и, вместе с тем, также весьма благочестиво по отношению к богам и не желаю считать людей, определяющих истину по догадке и личному суждению, судьями над ними, поскольку я делаю то, что угодно богам. Ведь я не думаю, что берусь за невыполнимые дела, имея богов их руководителями, если только следует судить о будущем по уже случившемуся.

XXXV. Относительно же умеренности, к которой вы призываете меня, и относительно просьбы не уничтожать с корнем римский род и не разрушать до основания весь город я ведь уже имел возможность, Минуций, ответить, что не я распоряжаюсь этим и не ко мне речь об этих вопросах, все-таки я — командующий войском, а над войной и миром властны вот они: так что у них просите перемирия для заключения мирного договора, но не у меня. 2. Впрочем, чтя отеческих богов и уважая могилы предков и страну, которой был порожден, жалея жен и детей ваших, на коих незаслуженно падут ошибки отцов и мужей, и ничуть не менее остального также и ради вас, о Минуций, послов, назначенных государством, я даю следующий ответ: если римляне вернут вольскам землю, которую у них отняли, и, отозвав своих поселенцев, их города, которыми сейчас владеют, а кроме того, заключат с вольсками договор о дружбе на вечные времена и предоставят равные права гражданства, как и латинам, вознеся клятвы и проклятия против нарушителей условий договора, тогда я прекращу войну с ними, но раньше — нет. 3. Итак, сообщите это римлянам и точно так же, как со мной, весьма тщательно обсудите и с ними следующие соображения касательно справедливости: несомненно, прекрасно для каждого, владея своим имуществом, жить в мире, и многого стоит ничего не бояться — ни врагов, ни обстоятельств, — но постыдно, держась неотступно за чужое, терпеть ненужную войну, в которой они будут рисковать и всем своим собственным добром. И покажите им, что награды для тех, кто домогается чужой земли, оказываются неравными при успехе и неудаче, а если хотите, то добавьте для желающих завладеть еще и городами тех, кому был причинен вред, что если не победят, то лишатся и собственной земли, и собственного города и в дополнение к этому увидят своих жен, терпящих величайший позор, и детей, уводимых на бесчестье, и родителей, на краю могилы обращаемых из свободных в рабов. 4. И вместе с тем объясните сенату, что они не смогут обвинить в этих бедах Марция, но только собственное безрассудство. Ибо, хотя в их власти поступить справедливо и не подвергнуться никакому бедствию, они окажутся в крайней опасности, если будут до конца цепляться за чужое. 5. Вы имеете ответ: ничего более этого вы не сможете получить от меня. Возвращайтесь-ка и обсудите, что вам следует делать. И чтобы вы могли посовещаться, я даю вам сроку тридцать дней. А на это время в угоду тебе, о Минуций, и ради остальных вас я отведу войско с вашей земли: ведь вы, пожалуй, будете нести значительные убытки, если оно останется здесь. Но на тридцатый день ожидайте меня, явившегося получить ваш ответ».

XXXVI. Молвив это, Марций встал и распустил собрание. А на следующую ночь, около последней стражи[900], подняв войско, он повел его против оставшихся городов латинов — или на самом деле получив сведения, что оттуда должна прийти какая-то помощь римлянам, как сказал тогда, выступая публично, или сам выдумав предлог, чтобы не показалось, что он в угоду врагам прекратил войну. 2. Итак, напав на так называемую Лонгулу[901] и без труда овладев ею, он поработил и разграбил ее тем же самым способом, что и другие города, после чего направился к городу сатриканцев[902]. Захватив и его после непродолжительного сопротивления жителей и приказав части своей армии отвезти добычу из обоих этих мест в Эцетру, Марций взял с собой остальное войско и повел его к другому городу, именуемому Цетия[903]. Овладев также им и разграбив, он вторгся на землю полусканцев[904]. Поскольку и полусканцы не смогли оказать сопротивление, он, захватив штурмом и их, направился против следующих городов: а именно, альбиетов и мугилланцев Марций берет приступом, хориеланцев[905] же подчиняет по договору. 3. Итак, став за тридцать дней хозяином семи городов, он пришел к Риму, ведя войско гораздо больше прежнего, и, оказавшись от города на расстоянии немногим более тридцати стадиев[906], расположился лагерем возле дороги, ведущей в Тускул[907]. А в то время как Марций захватывал и привлекал на свою сторону города латинов, римляне, после длительного обсуждения его требований, решили не делать ничего недостойного их государства, но, если вольски уйдут с их земли и земли союзников и подданных Рима и, прекратив войну, отправят послов для переговоров о дружбе, то сенату принять тогда предварительное постановление, на каких справедливых условиях они станут друзьями, и эти решения внести на утверждение народу; пока же вольски совершают враждебные действия, оставаясь на их землях и землях союзников — не принимать никакого дружественного им постановления. 4. Ведь всегда у римлян, несомненно, большое значение придавалось тому, чтобы никогда ничего не совершать по приказу или уступив страху перед врагами, но противнику, заключившему мир и покорившемуся, охотно предоставлять и уступать то, что из разумного он просил. И этот возвышенный образ мыслей Рим постоянно сохранял вплоть до нашего времени среди многих великих опасностей во внешних и внутренних войнах.

XXXVII. Итак, сенат проголосовал за это решение и выбрал послами десять других человек из бывших консулов, чтобы они предложили Марцию не выдвигать никакого тяжкого или недостойного римлян требования, но, прекратив вражду и выведя войско из римских пределов, стараться достичь своих целей убеждением и с помощью миролюбивых речей, если он хочет заключить прочное и постоянно действующее соглашение между государствами: ведь уступки, предоставляемые и частным лицам, и общинам в силу какой-либо необходимости или тяжкого обстоятельства, вместе с изменением обстоятельств или исчезновением необходимости тотчас отменяются. Назначенные сенатом послы, как только стало известно о прибытии Марция, сразу были отправлены к нему и высказали много заманчивых предложений, соблюдая и в переговорах достоинство государства. 2. Но Марций никакого другого ответа им не дал, однако посоветовал решить что-нибудь получше и явиться к нему в течение трех дней, ибо только это одно перемирие будет у них на войне. Когда же послы захотели что-то возразить на это, он не позволил, но приказал им поскорее уходить из лагеря, пригрозив, если они не сделают