XLI. Сказав именно это и пролив много слез, она замолчала. Когда же и остальные женщины начали жаловаться и обращаться с многочисленными просьбами, Ветурия, немного помедлив и заплакав, молвила: «К слабой и ничтожной надежде прибегли вы, о Валерия, — к помощи от нас, несчастных женщин, у которых имеются любовь к родине и желание спасти граждан, какими бы они ни были, но отсутствуют сила и возможность делать то, что мы хотим. 2. Ведь Марций отвернулся от нас, Валерия, с тех пор как народ вынес ему этот прискорбный приговор, и возненавидел всю свою семью вместе с родиной: и это мы можем сказать вам, услышав не от кого-то иного, а от самого Марция. Ибо когда после осуждения на процессе он в сопровождении друзей вернулся домой и застал нас сидящими в траурных рубищах, подавленных, держащих у колен его детей и, что естественно, рыдающих и оплакивающих судьбу, предстоящую нам, как только лишимся его, он, встав немного поодаль от нас, без слез, словно камень, и непреклонный, сказал: 3. «О мать, а также ты, Волумния, наилучшая из жен, потерян для вас Марций, изгнанный гражданами, поскольку был благороден и любил свой город и много тяжких трудов перенес за родину. Но сносите несчастья так, как подобает достойным женщинам, не совершая ничего постыдного или низкого, и деток этих — утешение за мое отсутствие — воспитывайте достойно вас и нашего рода. Пусть боги дадут им, когда они повзрослеют, судьбу лучшую, чем у отца, а доблесть — не хуже. Так что прощайте. Ибо я уже ухожу, покидая город, более не имеющий места для доблестных людей. И вы, о боги-покровители дома, и отчий очаг, и божества, обитающие в этом месте[914], — прощайте!» 4. Когда же он это изрек, мы, несчастные, издавая вопли, каких требовало наше горе, и бия себя в грудь, окружили его, чтобы обняться в последний раз — из этих детей я вела старшего, а младшего держала на руках мать — но он, отвернувшись и оттолкнув нас, заявил: «Больше не будет с этого времени Марций твоим сыном, мать, но отняла у тебя родина кормильца в старости, и не твой он муж с этого дня, о Волумния, но пусть ты будешь счастлива, выйдя замуж за другого, более удачливого, чем я, и не ваш он отец отныне, о дети любимейшие, но вы, сироты, лишенные отца, будете воспитываться у этих женщин, пока не повзрослеете». 5. Сказав это, но не распорядившись и не поручив ничего, не сообщив, куда направляется, ушел из дома один, о женщины, без рабов, без средств, не взяв, несчастный, даже на один день продовольствия из своего хозяйства. И вот уже четвертый год — с тех пор как он находится в изгнании вне родины — он считает всех нас чужими себе, ничего не пишет, не извещает, не желает ничего знать насчет нас. 6. Для такой-то души, столь суровой и неуязвимой, Валерия, какую будут иметь силу просьбы от нас, кому он не уделил ни объятий, ни поцелуев, ни какой-нибудь другой ласки, уходя из дома в последний раз?

XLII. Но даже если вы этого хотите, о женщины, и непременно желаете увидеть нас в неподобающей роли, представьте себе, что мы явимся к нему — и я, и Волумния с детьми, — какие слова сначала скажу ему я, мать, и с какой просьбой обращусь к сыну? Расскажите и научите меня! Призову ли пощадить собственных сограждан, коими был изгнан из отечества, и притом не совершив никакого преступления?! Стать милосердным и сочувствующим по отношению к плебеям, от которых не увидел ни милосердия, ни сочувствия?! И, следовательно, покинуть и предать тех, кто принял его в изгнании, кто, претерпев от него раньше много бед, явил по отношению к нему не ненависть врагов, а доброжелательность друзей и родственников?! 2. С какими чувствами я буду требовать, чтобы сын любил тех, кто погубил его, и вредил тем, кто спас?! Не таковы речи матери, находящейся в здравом уме, к сыну или жены, рассуждающей должным образом, к мужу. И вы, женщины, не принуждайте нас просить у него то, что ни по отношению к людям не является справедливым, ни по отношению к богам — благочестивым, но позвольте нам, несчастным, как уж пали мы по воле судьбы, оставаться униженными, не испытывая еще большего позора».

XLIII. А когда она замолчала, такой плач поднялся среди присутствующих женщин и такое рыдание охватило дом, что крик был услышан в значительной части города и улицы рядом с домом заполнились народом. 2. Тогда и Валерия опять стала высказывать другие пространные и прочувствованные просьбы, и остальные женщины, близкие обеим в силу дружбы или родства, оставались там, неотступно умоляя и припадая к коленям, так что Ветурия, не зная, как ей вытерпеть их причитания и многочисленные просьбы, уступила и пообещала совершить посольство ради отчизны, взяв с собой жену и детей Марция, а также желающих из прочих гражданок. 3. Итак, весьма обрадовавшись и призвав богов помочь им в их надеждах, они удалились из дома и сообщили о случившемся консулам. Те же, восхвалив их усердие, созвали сенат и стали выяснять мнения относительно похода женщин, стоит ли разрешать им. В итоге, речей было сказано много и многими, и вплоть до вечера продолжали обсуждать, что следует делать. 4. Ибо одни доказывали, что для государства является немалым риском позволить женщинам вместе с детьми отправиться в лагерь врагов: ведь если те, презрев широко признанные священные права в отношении послов и молящих о помощи, решат более не отпускать женщин, то их город будет захвачен без боя. Они предлагали разрешить пойти одним только родственницам Марция вместе с его детьми. Другие же считали, что и этим женщинам не следует позволять уйти, и даже убеждали усердно их стеречь, чтобы, признав их заложницами, иметь порукой от врагов, что ничего ужасного город от тех не испытает. 5. Однако третьи советовали всем желающим женщинам предоставить свободный выход, чтобы родственницы Марция с большим достоинством походатайствовали за родину. А что ничего страшного с ними не случится, гарантами этого, доказывали, станут, во-первых, боги, которым женщины будут посвящены, прежде чем обратиться с просьбами, затем — сам человек, к которому они собирались отправиться, ведущий жизнь чистую и незапятнанную никаким несправедливым и нечестивым деянием. 6. Все-таки победило предложение