вольсков, которым римляне обладают, захватив на войне, — не дожидаться, пока оно будет отнято у них вольсками опять же войной. Ведь победителям не будет достаточно только свое вернуть, но они захотят завладеть и собственностью самих побежденных. Итак, если римляне, цепляясь за то, что им вовсе не принадлежит, в своей гордыне решатся вытерпеть все, что бы ни было, тогда вы будете обвинять в грядущих бедствиях их, а не Марция и не вольсков и никого другого из людей. 4. Тебя же, о мать, я, как твой сын, в свою очередь вновь молю не призывать меня к нечестивым и неправедным деяниям и не считать врагами самых близких родственников, примкнув к враждебнейшим мне и тебе самой людям, но, оказавшись у меня (что справедливо), жить в том отечестве, где я живу, и в том доме, который я приобрел, пользоваться моими почестями и наслаждаться моей славой, считая друзьями и врагами тех же, что и я. Еще прошу немедленно сложить с себя траур, который ты, несчастная, приняла из-за моего изгнания, и прекратить наказывать меня этим своим одеянием. 5. Ведь прочие блага, о мать, достались мне от богов и людей лучшие, чем ожидал, и большие, чем мечтал, но глубоко запавшее в душу беспокойство за тебя, которую я не отблагодарил в старости своими заботами, сделало мою жизнь горькой и не имеющей пользы от всех этих благ. Если же ты займешь свое место рядом со мной и согласишься разделить со мной все мои дела, то более мне ничего не нужно будет из человеческих благ».

XLVIII. А когда Марций умолк, Ветурия, выждав немного времени, пока не прекратились громкие и продолжительные восхваления со стороны окружающих, говорит ему: «Да я же и не предлагаю, чтобы ты, о сын мой Марций, предал вольсков, которые, приняв тебя, изгнанника, доверили командование над собой и удостоили остальных почестей, и не хочу, чтобы ты в нарушение соглашений и клятв, которые дал им, когда принимал под начало войска, единолично, без общего согласия, прекратил вражду. Не думай, что твоя мать настолько выжила из ума, чтобы призывать любимого и единственного сына к позорным и нечестивым деяниям. 2. А желаю я, чтобы ты отказался от войны при общем согласии вольсков, убедив их стать умереннее в отношении мирного договора и заключить мир, выгодный и почетный для обоих народов. И это могло бы произойти, если бы теперь ты поднял и увел войско, предварительно заключив годичное перемирие, а в течение этого срока, обмениваясь послами, добивался бы истинной дружбы и прочного примирения. 3. И будь уверен: римляне, убеждаемые уговорами и просьбами, будут готовы сделать все, насколько не окажется препятствием что-либо невыполнимое или какое-нибудь иное бесчестие, имеющееся в условиях договора, но под принуждением, как, например, ты ныне требуешь, они, пожалуй, ни в чем никогда вам не уступят, ни в большем, ни в меньшем, что ты можешь уяснить из многих других примеров, а за последнее время — из тех уступок, которые они сделали латинам, когда те сложили оружие. Конечно, вольски сейчас чрезмерно самонадеянны, что случается при большом успехе. 4. Однако, если ты будешь учить их, что всякий мир лучше любой войны, а добровольное соглашение друзей прочнее, чем уступки, сделанные по необходимости, и что мудрым людям свойственно распоряжаться судьбой по своему усмотрению, когда, по их мнению, дела идут хорошо, но когда они попадают в тяжелое и скверное положение — не подчиняться ничему позорному, и если ты приведешь прочие, сколько найдется, ведущие к кротости и человечности поучительные изречения, которые вы, кто занимается государственными делами, лучше всех знаете[918], то будь уверен, что вольски по своей воле умерят гордыню, под влиянием которой ныне находятся, и дадут тебе власть вершить все, что, как ты считаешь, принесет им пользу. 5. Если же они станут противиться тебе и не одобрят твои слова, кичась успехами, случившимися у них благодаря тебе и твоему руководству, как будто те постоянно будут иметь место, открыто откажись от командования у них и не становись ни предателем для доверившихся тебе, ни врагом для самых близких людей: ведь и то и другое нечестиво. Я пришла просить тебя предоставить мне с твоей стороны, сын мой Марций, именно это, что не совсем уж невозможно, как ты утверждаешь, и чисто от всяких неправедных и нечестивых помыслов.

XLIX. Да, но ты боишься приобрести дурную славу, если сделаешь то, к чему я призываю тебя, полагая, что будешь обвинен в неблагодарности по отношению к благодетелям, кто, приняв тебя — врага, дал участие во всех благах, на которые имеют право их урожденные граждане: ведь именно это ты постоянно подчеркиваешь в своих речах. 2. Все же, разве ты не отблагодарил их многими прекрасными делами и не превзошел, безусловно, безмерностью и количеством своих услуг благодеяния с их стороны? Вольсков, считавших достаточным и величайшим из всех благ, если они живут в свободном отечестве, ты не только сделал совершенно самостоятельными в собственных делах, но и привел к тому, что они уже обсуждают, лучше ли для них уничтожить римскую власть или принять в ней равное участие, установив общее гражданство! 3. Я уж воздерживаюсь говорить, каким количеством военной добычи ты украсил их города и сколь большие богатства даровал участникам своих походов. И ты в самом деле полагаешь, что они, став благодаря тебе столь сильными и достигнув такого процветания, не будут довольны теми благами, какие ныне имеют, но станут сердиться на тебя и негодовать, если ты их руками не прольешь и кровь своей родины? Я так не думаю. 4. Остается у меня еще один довод — веский, если будешь судить о нем разумно, но слабый, если в гневе, — касательно несправедливо ненавидимого тобой отечества. Ведь не в здравом уме и не по обычаям предков управляемое вынесло оно неправедный приговор против тебя, но больное и раскачиваемое сильной бурей. И не все отечество тогда поддержало это решение, а худшая часть в нем, последовавшая за дурными вождями. 5. Если же и в самом деле так считали не только наихудшие граждане, но и все остальные, и ты был изгнан ими за то, что не лучшим образом управлял общественными делами, то и тогда тебе не подобало быть столь злопамятным по отношению к собственной родине. Ведь, несомненно, многим другим политическим деятелям, исходившим из наилучших побуждений, пришлось испытать подобное. И также, безусловно, мало таких, кому, по причине признанной доблести, не противодействовала несправедливая