– Я хочу, чтобы ты сделала Стэпа счастливым, чтобы наполнила его жизнь любовью, чего не удалось сделать мне. Мне бы хотелось, чтобы вы были вместе, как прекрасная семья, без размолвок и проблем. Но если это будет невозможно, если у вас не получится, то тогда не давай ему терять больше времени. Ну вот, это все, что я хотела тебе сказать. – Потом Джин садится в кресло. – Прости меня, но я немного устала. Садись и ты, если хочешь.

Баби садится на диван напротив нее.

Джин берет со столика стакан и отпивает немного воды.

– Может, ты тоже хочешь пить, я бы тебе налила, но у меня нет сил, прости.

– Не беспокойся, я сама, это не проблема… – Баби берет другой стакан, стоящий рядом, и наполняет его.

– Я рада, что ты пришла. Ты могла не согласиться.

Баби отпивает немного воды и ставит стакан на стол.

– Да, я могла бы и струсить. Но я не такая.

Джин ей улыбается.

– Любой мог бы подумать, что, будучи при смерти, легко произнести слова, которые я сейчас произнесла. Но это не так. Я действительно так думаю. Я его очень люблю, и совершенно не важно, в каком я состоянии. Но я была бы эгоисткой, если бы удерживала его при себе. Если человека любишь, то чего хочешь больше всего на свете?

– Чтобы он был счастлив.

– Вот именно. Точно. И он может быть с тобой счастлив.

Они немного молчат. Джин смотрит в окно. День прекрасный, она чувствует, как пригревает солнце.

Баби хотелось бы что-то сказать, но она удивлена этими словами, она ожидала совсем другого. Теперь она чувствует себя даже неловко.

– Мы были бы хорошими подругами.

Джин поворачивается к ней и улыбается.

– Нет. Мы были бы «враждебными подругами», к сожалению, прямо, как в фильме «Мачеха».

Тут Баби внезапно чувствует, как у нее сжимается сердце. Она понимает, какая она особенная, эта девушка, и признает, что сама она – не такая. «Я бы никогда не была способна произнести подобные слова. Я пришла бы в бешенство, я бы подумала, что она – нахалка, которая увела мужчину, а теперь я умираю, ухожу, и эта может делать то, что ей хочется, – и я бы не могла ничего не поделать, не могла бы бороться».

– Джин, мне так жаль, что я тебя узнала в таком положении. И еще мне жаль, что все так случилось. Прости меня. Я никогда не смогла бы повести себя так, как ты, ты лучше меня.

Джин улыбается.

– Для кое-кого – не слишком. Но и так хорошо. А теперь мне надо немного отдохнуть.

Баби встает и идет к двери.

– Пока. Спасибо, что зашла. И помни, что ты мне это обещала: сделай его счастливым.

Когда днем я возвращаюсь в «Куизизану», меня ждет приятный сюрприз. Я стучу в дверь.

– Можно?

– Конечно!

Джин одета и накрашена, играет с Авророй.

– Привет, любимая, как ты?

– Гораздо лучше, меня ничего не беспокоит.

К сожалению, в этом заслуга только морфия. Этим утром, когда мы пересеклись с профессором в коридоре, он задал мне вопрос, из которого я понял все.

– Вы же скоро вернетесь, правда?

– Да.

Джин поправляет редкие волоски на затылке Авроры и смотрит на меня очень довольная.

– Видел, какая она красивая?

– Да.

– Мне кажется, она на тебя очень похожа.

– Неправда, мне кажется, что на тебя – больше.

– Да, разрезом глаз, но лицо и рот – именно твои.

– Может, и да.

– Ты будешь иногда обо мне вспоминать, встречаясь с ней взглядом?

– Да, даже если она будет в гостях у какой-нибудь подруги.

Потом я нежно глажу ее по руке, лежащей на покрывале, и она мне улыбается.

– Я хочу выйти, я видела тут, рядом, садик, он очень красивый. Не хочешь отвести меня туда?

Так мы оказываемся на аллее. Здесь тихо, машины шумят далеко. Слышно чириканье какой-то птички, а солнце опустилось уже низко. Аврора спит в коляске. Мы подходим к небольшому розарию и останавливаемся. Стены домов вокруг нас окрасились в оранжевый цвет. В какой-то части Рима солнце уже заходит, но мы этого не видим.

– Самые красивые закаты видны на проспекте Франции. – И ей пришла в голову та же мысль, что и мне. – Сколько раз я видела их из-за твоей спины с мотоцикла. – Потом она поправляет покрывало на Авроре. – С ней я узнала счастье, самые сильные эмоции, и все это – благодаря тебе.

– Не говори так. Я так ошибся.

– Да, я знаю, но потом ты же сам передумал, правда?

– Да.

Джин подходит к розарию, аккуратно берет розу, подносит ее к носу. Закрывает глаза и вдыхает ее аромат.

– Иногда меня изумляет запах роз. Он такой особенный, он мне так нравится. Я хочу, чтобы Аврора пахла розами.

– Да, так и будет.

– И еще я хочу, чтобы к восемнадцати годам у нее было платье вишневого цвета, чтобы на этот день рождения она получила прекрасный букет роз, и чтобы носила кулон с нашими именами… – Потом она внезапно останавливается. – Мне бы столько всего хотелось. Только теперь я ценю каждую мельчайшую деталь жизни, хотя я и видела ее каждый день.

– Любимая, но ты же никогда не была рассеянной. Ты всегда торопилась, но умела получать удовольствие.

– Да, особенно когда мы ходили ужинать! – Джин смеется, искренне веселясь – с той легкостью, которая появлялась у нее столько раз в самые прекрасные моменты, прожитые нами вместе.

– Да, правда, было приятно смотреть, как ты ешь. Ты ешь лучше всех на свете, и с таким удовольствием, как никто другой.

– Спасибо! На этот раз я тебе верю и принимаю этот комплимент.

Потом мы садимся на скамейку поблизости и немного молчим.

– Сегодня я видела Баби.

Я ошеломлен. Не думаю, чтобы она шутила.

– Как ты ее видела? В каком смысле?

– Она пришла меня навестить.

– Но я ее больше не видел и не слышал, я тут ни при чем.

– Я знаю. Это я ее пригласила. Мне помогла Паллина, потому что она знала, где я могу ее найти. А потом Ренци убедил ее со мной встретиться.

Я молчу. И спрашиваю себя, почему. Что она хотела узнать? Почему она захотела причинить себе такие страдания? Но Джин спокойна. Наконец, она берет мою руку и ее гладит.

– Я думала, что, может, было бы правильно познакомиться. Ведь по сути мы обе любим одного и того же мужчину, и, может, тот же самый мужчина любит и нас, хотя и по-разному. Тебе нравится такое решение?