сказал он. Спасибо вам, ответил я. Он вынул записную книжку, набросал несколько строк, вырвал листок и отдал его мне.

Стояла уже ночь. Кричали наперебой цикады. То одна, то другая звезда, нацелившись куда-то, срывалась с небес. Костер догорел. Я предложил Агееву отправиться ночевать ко мне, но он захотел спать на воздухе, в спальнике. Мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Еще до рассвета меня разбудил мой сын. Пойдем скорей, возбужденно позвал он меня и быстро повел за лагерь, к реке. Поблизости от лаза через проволоку нас ждали еще двое ребят. Вон, показали они, смотрите. В утренних сумерках я разглядел, что по бороздам контрольной полосы шли в сторону реки отчетливые следы. Агеев, сразу же подумал я. И только потом задался вопросом, почему я уверен в этом. Но было не до размышлений. Ребята выжидающе смотрели на меня. И я, по их мнению, должен был решить: звонить ли пограничникам, или сделать вид, что никто ничего не заметил, или… Это последнее «или…» рисовалось на физиономиях ребят прокудливым блеском глаз и заставляло их нетерпеливо пританцовывать на месте. Я посмотрел на сына, делано вздохнул и пожал плечами. Тот радостно заулыбался и быстро сказал: ты, пап, иди, иди. Легонько хлопнув его по спине, я пошел к лагерю. Они же, успел я услышать, сразу же приступили к делу: ты стой на шухере, я за граблями, ты… У них, конечно, был опыт, и я надеялся, что, как обычно, они не попадутся и на этот раз. Так и получилось, к счастью. Совершая очередной объезд, пограничники проехали мимо и тем удостоверили, что нарушения границы не было, и вообще ничего не было: ни ночного костра, ни беседы за чаем, ни самого Агеева. Разве что я мог смотреть на надорванную подкладку в рюкзаке, — там, где хранился микрофильм романа. Да и ее я вскоре зашил.

На западе

Спустя два месяца я получил подтверждение, что микрофильм благополучно прибыл в Лондон и там ждут моих распоряжений. Я просил не предпринимать пока ничего. Экземпляры же машинописных копий продолжали ходить по Москве, я услышал как-то, что и по Ленинграду тоже, и чем дальше, тем с большей тоской я ждал, что «искусствоведы в штатском» захотят поближе познакомиться с автором популярного произведения. Надо отдать им должное: они не беспокоили меня два года с лишним. Затем началось.

Сперва по утрам, ровно в 9 часов, в телефоне стало раздаваться одиночное звяканье; знатоки объяснили мне, что в этот момент телефон подключали на запись. В мембране появился посторонний шум, иногда там что-то щелкало. Став, так сказать, осторожным и осмотрительным, я несколько раз замечал, что меня провожают, обычно до или после посещений подозрительных домов — людей из кругов диссидентских или «отъездных». При одном из обысков в таком доме копия моей рукописи была конфискована. После чего у моего подъезда время от времени стала появляться черная «Волга». Это, сочли знатоки, уже был совсем нехороший признак: то ли пришьют меня к чьему-нибудь делу, то ли, в худшем случае, затеют что-то против меня непосредственно. Наконец в один прекрасный день я приглашен был «на беседу». Мы говорили о том, о сем — семья, жилье, моя десятилетней давности работа, на которой я имел секретность, — и перешли потом к главному, то есть к литературе. Ибо что же в России, в частности в КГБ, могло быть главным, кроме как литература? Я был спрошен, доволен ли я ходом своих литературных дел. Хотя двусмысленность вопроса так и подбивала ответить в юмористическом тоне, я сказал с полнейшей определенностью, что доволен. А вы об эмиграции в Израиль не думали? Мой собеседник был догадлив: я как раз думал. О чем и честно сказал. «Ну что же, — он встал и протянул мне руку, — желаю удачи». Он счел нужным проводить дорогого гостя до двери. Как мне запомнилось, дверь, поворачиваясь на петлях, сильно скрипела, и тут меня будто бросило о косяк: «Привет от Агеева», — еле услышалось в ухо, и дверь за мной захлопнулась.

Скоро я с семейством был в Израиле. Несколько обосновавшись, я полетел в Европу. В Лондоне вручен мне был заветный микрофильм, там же стали мой роман печатать. Гранки обещали недели через две, я решил прочитать их здесь же, в Лондоне, а тем временем побывать в Америке, в Бостоне, куда меня приглашали в один из университетов выступить перед студентами. Конечно, я не преминул прийти в Гарвард, и там на стенде объявлений обнаружил сообщение о двухдневном симпозиуме «Станет ли холодная война теплым миром?» Машинально пробегая взглядом имена основных докладчиков, я вдруг увидел: Dr. Ageyev, Padova University. Я немедленно записался в число участников.

Симпозиум был скучный. Все оказались согласны, что теплый мир лучше холодной войны, и все были согласны, что гангстера с кастетом и, хуже того, с атомной бомбой на поясе не надо раздражать. А еще полезнее его кормить, обучая пользоваться ложкой, вилкой и ножом, и вообще приучать к цивилизованному образу жизни. Недавнее вторжение в Афганистан, о котором часто упоминалось, как будто не выглядело откровенным разбоем бандитов, а понималось как некое стечение обстоятельств, в силу которых ястребы в Кремле взяли временно верх над голубями, которые в свою очередь могут взять верх, если Запад будет поддерживать кремлевских миротворцев, и даже называлось, кого именно. Но вот я дождался появления Агеева и почувствовал внезапно, как во мне поднялась волна чего-то очень сентиментального, что было и воспоминанием, и ностальгией, и сожалением об ушедшем в прошлое, и радостью от того, что мое прошлое вновь предстает сейчас в облике этого человека — подтянутого, быстрого и точного в движениях, с тем же открытым и живым лицом, каким я помнил его все эти годы. Он говорил великолепно. Аргумент за аргументом стал он приводить в пользу концепции, прямо противоположной тому, что говорилось здесь в течение полутора часов. Он прямо начал с того, что назвал политику задабривания советской военной верхушки неконструктивной и опасной, которая только то и преследует, чтобы по-прежнему сохранялось состояние холодной войны. Но оно чем дальше, тем становится более неустойчивым, и катастрофа может разразиться в любой момент. Представьте, что Афганистан лишь начальная часть ее, что экспансия Советов будет продолжаться, — какой ответ даст на это Запад? Каким он был с Венгрией? С Чехословакией? Во время кубинского кризиса, когда судьбы мира зависели от самодурства советского лидера? С этим положением следует покончить. Для этого необходимо последовательно и настойчиво отходить