– Ты права. – Майкл вспомнил о времени,проведенном в полутемной спальне на Либерти-стрит, и о безрезультатных усилияххоть что-то вспомнить и понять. И вот теперь он здесь, в том самом особняке,куда так стремился. Однако он лишь дважды отважился снять перчатки: чтобыкоснуться останков Таунсенда и потрогать изумруд. Его пугала даже мысль о том,что можно обследовать таким образом весь особняк: собственными руками пощупатьобивку мебели, деревянные косяки, столы, стулья, вещи, издавна принадлежащиеМэйфейрам… Не говоря уже о том, чтобы коснуться пресловутых кукол, о которыхрассказала ему Роуан, или ужасных сосудов с их отвратительным содержимым…

– В наших головах возникает полнейший сумбур, и мылишаемся способности действовать, – повторила Роуан, стараясь привлечь ксебе внимание Майкла. – И главное, мы перестаем думать о себе, а именноэто сейчас необходимо делать.

– Согласен, – ответил он. – Хотелось бы мнеуметь всегда оставаться таким же невозмутимым. Узнать так много, сознавать, чтотебе известна лишь половина правды, и не потерять при этом самообладания, непопытаться немедленно выяснить все до конца…

– Никогда не будь пешкой в чужой игре. В любой ситуацииты должен найти в себе силы и действовать так, чтобы сохранить максимумдостоинства и самоуважения.

– То есть во всем стремись к совершенству?

– Что?

– Однажды в Калифорнии ты сказала, что нам следуетстремиться к самосовершенствованию.

– Ну да, помню. И до сих пор так считаю. В любойситуации я стараюсь найти наилучший выход из положения. И не нужно делать изменя монстра, если при каждом удобном случае я не впадаю в истерику. Не стоитдумать, будто я не знаю о том, что сделала с Карен Гарфилд, доктором Лемле илитой девочкой… Знаю. Поверь мне, отлично знаю.

– Но я не имел в виду…

– Вот именно, что имел. – В голосе Роуанпрозвучали напряженные нотки. – От того, что я заплачу, лучше не станет.

– Роуан, пожалуйста…

– До встречи с тобой я проплакала целый год. С тогомомента, как умерла Элли. Потом рыдала уже в твоих объятиях. И когда узнала осмерти Дейрдре, тоже плакала – потому что никогда ее не видела и не говорила сней… Плакала, плакала, плакала… И над Дейрдре в гробу, и над мертвой старухой.

Все. Хватит. Больше не хочу. Теперь у меня есть дом, семья,история моего рода, подаренная Эроном. У меня есть ты. И реальная возможностьначать вместе с тобой новую жизнь. Так о чем же мне плакать, скажи на милость?

Она смотрела на него горящими глазами. Чувствовалось, чтогнев и борьба с собственными эмоциями буквально испепеляют ее изнутри.

– Если ты не прекратишь, я сейчас сам заплачу, –взмолился Майкл.

Роуан невольно рассмеялась.

– Ладно, – уже с улыбкой сказала она. – Ноесли уж быть откровенной до конца, есть еще одна вещь, способная вызвать у меняслезы. Я заплачу, если… если потеряю тебя.

– Вот это другое дело, – шепнул Майкл и, преждечем Роуан успела его остановить, коснулся ее быстрым поцелуем.

Она нетерпеливым жестом велела ему отодвинуться.

Майкл посерьезнел и, пожав плечами, приготовился слушать.

– Скажи мне, что ты собираешься делать? – спросилаРоуан. – Я имею в виду тебя самого, а не тех людей из видения, которым оттебя что-то нужно. Что ты хочешь делать?

– Я хочу остаться здесь. Честно говоря, я вообще непонимаю, какого черта так долго сюда не возвращался.

– Вот это другой разговор. По крайней мере, я слышу оттебя нечто конкретное.

– Да уж, это точно. Знаешь, я сегодня прошелся постарым местам – по тем улицам, на которых вырос. Там все изменилось. Нашквартал никогда не отличался особой красотой, но сейчас… Сейчас от него простоничего не осталось. Ну да что поделаешь, – поспешил добавить Майкл,заметив тревогу и озабоченность, блеснувшую в брошенном на него взглядеРоуан. – Для меня Новый Орлеан никогда не ограничивался Эннансиэйшн-стрит.Больше того, скорее это всегда был Садовый квартал, Французский и еще массадругих прекрасных мест. Вот тот город, который я любил и люблю и куда ядействительно рад вернуться.

– Хорошо. – Роуан улыбнулась.

– Знаешь, я все время твержу себе: «Я дома, я вернулся,я дома…» И что бы там ни случилось, я больше не желаю покидать свой дом.

– Пошлем их всех к черту, Майкл, – поддержала егоРоуан. – Кем бы они ни были, пусть катятся ко всем чертям… Во всякомслучае, до тех пор пока они не дадут нам повод думать иначе…

– Отлично сказано, – хмыкнул он.

Эта женщина, в которой неразрывно переплетались резкость иудивительная мягкость, была для него поистине загадкой. Возможно, все дело втом, что он, как, наверное, и большинство мужчин, не умел различать силу ихолодность в женском характере.

– Они придут к нам снова, – продолжала она. –Вынуждены будут прийти. И когда это случится, тогда мы и подумаем, что делатьдальше.

– Ты права. Интересно, если я сниму перчатки, ониявятся немедленно?

– Не знаю. Но мы не станем ждать их, затаив дыхание.

– Нет, не станем.

Несмотря на радостное возбуждение, вызванное словами Роуан,Майкла все больше охватывало странное беспокойство. Он не понимал его истоков,но в то же время был почему-то уверен, что это ощущение будет только усиливаться.

– Тебе нравится любить меня? – Голос Роуан прервалтревожный ход его мыслей.

– Что?

– Тебе нравится любить меня? – повторила она.

– Конечно. Мне безумно нравится любить тебя… Но эталюбовь повергает меня в ужас – никогда в жизни мне не доводилось иметь дело стакой сильной женщиной.

– Да, я очень сильная, – отозвалась она. –Потому что, если захочу, могу убить тебя тут же, на месте. И никакая мужскаясила тебя не спасет.

– Я совсем не это имел в виду, – началоправдываться Майкл. Он повернулся в ее сторону и вдруг увидел, как буквальнона мгновение изменилось ее лицо. Это холодное и коварное выражение, жестокийблеск глаз из-под полуопущенных век ему уже приходилось видеть однажды – прилунном свете, проникавшем сквозь стеклянную стену дома в Тайбуроне.