– Не стоит тебе ходить туда, Майкл. Пусть в твоейпамяти все останется таким, каким было тогда.

Наконец он поднялся со скамьи и подошел к старым деревяннымисповедальням, возле которых висел плакат с именами тех, кто в недавнем ещепрошлом пожертвовал деньги на реставрацию церкви. Закрыв глаза, он попыталсяпредставить, как на школьном дворе играют дети, хотя бы мысленно услышатьвеселый гомон их голосов.

Но вокруг стояла тишина. Не слышно было и стука входнойдвери, впускающей и выпускающей прихожан. Величественный храм тонул вполумраке. Святая Дева печально взирала на пустые скамьи.

Майклу вдруг подумалось, что он должен помолиться, попроситьСвятую Деву или самого Господа Бога, чтобы они объяснили, зачем он сюдавернулся, открыли ему тайну чудесного спасения из холодных объятий смерти. Ноон давно утратил способность молиться статуям, от безграничной детской веры вовсемогущество церковных изображений не осталось и следа.

На память пришли совсем иные воспоминания – о том, как онивстретились здесь с Марией Луизой и она неохотно призналась, что не беременна.Майкл тогда почувствовал невероятное облегчение и не сумел его скрыть. Этоочень обидело и рассердило и без того расстроенную девушку, которая никак немогла понять, почему он отказывается жениться на ней.

– Рано или поздно это все равно произойдет,Майкл, – заявила она. – Потому что мы созданы друг для друга. Таковонаше предназначение.

А что, если бы они все-таки поженились? Он вспомнил еебольшие печальные карие глаза и словно вновь увидел застывшие в них боль иразочарование. Нет, он не мог даже в мыслях представить их совместную жизнь.

Предназначение… Предопределение… Неужели ему было предназначеножить здесь, совершить все те поступки, которые он совершил, а после далеко инадолго уехать из этих мест?… Неужели ему было предопределено упасть со скалы,а потом всплыть на поверхность океана вдали от берега, вдали от городскихогней?…

Он вспомнил Роуан. Не только отчетливо представил себе еевнешний облик, но и словно заново ощутил всю ее целиком, осознал, какое важноеместо она занимает в его жизни. Он вспомнил ее нежность, чувственность изагадочность, бархатный голос и холодный взгляд, ее стройное обнаженное тело,тесно прильнувшее к нему в постели… Он вспомнил, как неуверенно смотрела она нанего, перед тем как отдаться во власть сексуального наслаждения, и как потомнапрочь забывала о нуждах собственного естества, чтобы прежде всего доставитьудовольствие ему. Словом, она вела себя скорее как мужчина – агрессивный влюбви, жаждущий удовлетворения и в то же время готовый к безоговорочномуподчинению.

Все эти мысли проносились в голове у Майкла, в то время какглаза его неотрывно блуждали по церкви, останавливаясь то на одной, то надругой детали ее величественного и прекрасного внутреннего убранства.

Боже, как ему хотелось хоть во что-то верить. И вдруг онпонял, он осознал, что такая вера в нем есть – вера в его видение, в то, чтоэто видение несет в себе доброе начало. Он верил в благотворность своеговидения с не меньшей силой, чем люди верят в Бога, в святых, в то, что ихжизненный путь предопределен Божиим промыслом, с не меньшей силой, чем ониверят в свое призвание на земле.

Такая безграничная вера, наверное, так же глупа, как любаядругая: «Но я видел…»; «Но я чувствовал…»; «Но я помню…»; «Но я знаю…» –подобные невнятные и невразумительные объяснения можно услышать практически откаждого. Но в том-то и дело, что он, Майкл, не помнит ничего. И в досьеМэйфейрских ведьм ему не удалось обнаружить ровным счетом ни единого намека,способного восстановить в памяти важнейшие моменты чудесного видения. Заисключением, пожалуй, образа Деборы. И то при всей его уверенности, что именноона была той черноволосой женщиной, которая явилась ему за порогом смерти,Майкл не в силах был отчетливо вспомнить ни единой детали, ни единого слова, ниединой конкретной подробности…

Взгляд его остановился на статуе Святой Девы, и, сам того незамечая, Майкл осенил себя крестным знамением.

Сколько же лет прошло, с тех пор как он регулярно делал этотри раза в день? По-прежнему не сводя взгляда с лица Богоматери, он сноваперекрестился.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Чего они хотятот меня? – прошептал он.

Пытаясь воссоздать в памяти хоть какие-то детали видения,Майкл вдруг в отчаянии осознал, что образ черноволосой женщины в еговоображении теперь полностью вытеснен образом Деборы – такой, какой она описанав досье. Итак, чтение истории Мэйфейрских ведьм не только не приблизило его кразгадке смысла видения, но, напротив, лишь усложнило задачу.

Майкл глубоко засунул руки в карманы, постоял так ещенесколько минут, потом медленно направился к алтарю, поднялся по мраморнымступеням и, пройдя через святая святых храма и дом приходского священника,оказался на улице.

Над Констанс-стрит ярко сияло безжалостное солнце. Вокруг небыло ни одного деревца. Маленький садик возле священнического дома скрывался завысокой кирпичной стеной, а выжженная зноем трава на лужайке у церкви СвятойМарии была покрыта толстым слоем пыли.

Церковная лавка на углу, торговавшая очаровательнымиминиатюрными статуями святых и открытками с изображением различных эпизодов изСвященного Писания, давно закрылась. Окна ее были забиты досками, а на стеневисело объявление о продаже.

Лысый толстяк с розовым лицом, обхватив руками колени, сиделна ступенях дома приходского священника и неодобрительным взглядом следил застаей сизых голубей, летавшей вокруг облезлых стен церкви Святого Альфонса.

– Пора перетравить этих ужасных птиц, – сказалон. – Загадили всю округу.

Майкл закурил и предложил сигарету толстяку. Тот неотказался и кивком головы поблагодарил за нее и за протянутую следом полупустуюпачку со спичками.

– Тебе бы лучше снять золотые часы, сынок, –посоветовал толстяк, – да убрать их куда подальше. Не дело это – гулятьздесь с такой штукой на руке.

– Ничего, – откликнулся Майкл. – Помимо часову меня еще и кулаки имеются.

Старик в ответ лишь пожал плечами и молча покачал головой.

На углу Мэгазин и Джексон-стрит Майкл увидел какой-то бар.Выглядел он, мягко говоря, непрезентабельно, но Майкл все же рискнул и вошелвнутрь. За все годы жизни в Сан-Франциско ему не приходилось видеть болееотвратительного местечка, чем эта полутемная развалюха. В дальнем конце маячилакакая-то фигура – белый человек с изрытым морщинами лицом буравил Майклаблестящими глазками. Бармен тоже был белым.

– Пива, – бросил ему Майкл.

– Какого?

– Все равно.