Дэниел замер в изумлении: в осколке зеркала, написанном на стене, словно отразились и запечатлелись мгновения после аварии, той самой, которая отняла у него прежний облик. И душа его вновь словно зависла над шоссе… над Лэоэли, Мартином, Сэмюелем, Эндрю, над самим Дэниелом, его телом, безразличным к прикосновениям жизни. Сверху крупным планом – прежде он не мог бы и представить такого, но теперь видел, и это не было обманом зрения, он смотрел и видел, и чувствовал – сверху над живыми и мёртвыми – два лица: одно его, Дэниела, кисейное, словно дымка, с чертами-складками кисеи… обретает черты другого, Мартина, которые вот-вот, на глазах у созерцателя переплетутся и слепятся в телесную оболочку, живую телесную оболочку… И глаза: Дэниела – словно явленные изгибами кисеи, словно смотревшие из-за грани этого мира, и Мартина: один – словно реальный, словно живое отражение в зеркале, только один он и реальный, с душой небесно-синего цвета, и другой – словно воронка в зеркальном полотне, словно чёрная бездна, уходящая вглубь, в зазеркалье.

– Теперь я знаю это не только с твоих слов, – услышал он Мэтью и вышел из оцепенения. И обратился к Бейлу:

– Так вы сразу поняли, что я Дэниел?

– А как вы думаете? Такое, – Бейл обвёл рукой стены, – врезается в память раз и навсегда. Ещё мальчишкой я видел эти прекрасные безумные творения десятки раз. Они одновременно притягивали и отпугивали мой разум и мои чувства. Да, я понял, как только увидел вас. Я словно увидел ваше прежнее лицо, без которого в том обрывке зеркала нет этого, теперешнего. А теперь я чувствую… или мне кажется, что я чувствую ваш характер… характер Дэниела, но не Мартина. Быстрые портреты Торнтона, которые всегда сопровождались словесным ковырянием в душе персонажа, научили меня распознавать за движением чёрточек физиономии движение души.

– Господин Бейл, простите меня за неискренность, – сказал Мэтью, признавая справедливость замечания, сделанного Бейлом при знакомстве.

– Нас простите, – уточнил Дэниел.

– Нет-нет, молодые люди, извиняться не за что: вас обрекли на этот ход обстоятельства, – мягко ответил Бейл и, оттолкнувшись от сказанного слова, заговорил о другом: – Да, обстоятельства… Приблизительно месяц назад мне позвонил Торнтон. А ведь в душе я уже смирился с тем, что дорожки Мо и Ли разбежались навсегда. Вы не поверите, он просил у меня прощения… за последнюю встречу (Дэниел, вы, вероятно, помните, я рассказывал вам и Кристин о той злополучной встрече). Он сожалел о том, что где-то на своём пути потерял Ли, ту часть себя, которой он так дорожил. И я был счастлив, когда он пообещал, что вновь обретёт в себе Ли. Он сказал, что уходит на Перекрёсток Дорог, чтобы предстать перед высшим судом. Не знаю в точности, о чём он говорил и насколько фигурально выражался.

На обратном пути, в машине, Бейл сам вспомнил и заговорил о главном, о том, из-за чего и приехали к нему Дэниел и Мэтью.

– Не знаю, с чего же начать… Думаю, в те непростые для Кристин дни мы стали с ней друзьями. Ваше внезапное тайное исчезновение заставило её метаться (вот вам снова сила обстоятельств), и эти тщетные метания привели её к вашему покорному слуге. И, очевидно, есть моя вина в том, что Кристин – вынужден произнести это слово, чтобы не грешить против истины, – пропала, как некогда пропали вы.

– Пропала?! – в недоумении, приправленном чувством тревоги, переспросил Мэтью.

– Разве она не путешествует? Мы надеялись, что…

– Постойте, Дэниел, я попытаюсь всё объяснить… Кристин сказала мне тогда, что вы и ваш друг, Мэтью, взяв себе в подмогу лопату, отправились откапывать вещь, ту самую, из-за которой я восемь лет назад наведался к Дэнби Буштунцу. И я имел неосторожность догадаться и следом проговориться о том, что вы ушли в страну, которой нельзя найти на карте мира, нашего земного мира. Потом я познакомил её с моим бывшим одноклассником, Годфри Лойфом. Дело в том, что за два месяца до этого у него исчез сын, исчез странным, невероятным образом – шагнув из кабины колеса обозрения в пустоту, в воздух.

Дэниел и Мэтью переглянулись: они подумали об одном и том же. Бейл продолжал:

– Свидетелями этого были младшая сестра мальчика и подруга Годфри. Догадываетесь, что помогло мальчику уйти?.. что было у него в руке?

– Я как раз хотел об этом спросить, – сказал Мэтью, – вернее, проверить догадку. Теперь мне всё ясно.

– Они называли это глазастым камнем. Уж не знаю, на счастье или, простите, на несчастье, второй глазастый камень, принадлежавший его сестре, достался Кристин.

– И она ушла?.. тем же способом? – спросил Дэниел (в него, как и в Мэтью, уже прокралась цепкая, ненасытная мысль, из породы мыслей, обожающих тех, кто ненавидит их и гонит прочь от себя, и исподволь, не желая того, подкармливает своей тревогой и страхом. Эта мысль нашёптывала: «Крис нет… ни здесь, ни там»).

– На моих глазах. Я подъехал туда в последнюю минуту. Её кабина уже приближалась к невидимой двери. Я кричал, звал её… не знаю зачем. Может быть, отцовское чувство взыграло во мне.

– Дэн, думаю…

– Я так же думаю, Мэт: мы уйдём с колеса обозрения. Господин Бейл…

– Тимоти, – перебил Дэниела Бейл. – Кристин разглядела во мне друга и сказала мне: Тимоти. Того же я, простите, жду от вас.

– Тимоти, – с лёгкостью исправился Дэниел, – покажете нам это место?

Бейл усмехнулся и сказал:

– Только после того, как вы отобедаете у нас. Это моё условие. Я обещал Кэтлин и Дженни, жене и дочке, что сегодня будут гости.

– Дэн, – нам надо вернуться к тебе – забрать глобусы, – вспомнил Мэтью, – и успеть на колесо до закрытия аттракционов.

Тимоти развернул машину, со словами:

– Обещаю вам, Мэтью, успеете до закрытия. Но и вы пообещайте мне быть, хотя бы недолго, гостями в моём доме.

– По рукам, – ответил Мэтью.

Друзья и не подозревали, как счастлив был Тимоти подвернувшемуся случаю услужить Дэниелу и его спутнику. Для него это значило больше, чем значило на самом деле. На самом деле это значило ни больше ни меньше, чем просто съездить за глобусами. Для него это было ещё одним зёрнышком, брошенным на поле искупления вины перед внуком Дэнби Буштунца. Он был болен этой виной и её искуплением.

* * *

Казалось, гигантское колесо утомилось за день монотонного перетаскивания бесчисленного количества порций человеческого любопытства и теперь, когда то, другое, далёкое колесо, рдевшее от своей жаркой работы, уходило на отдых, оно вращалось нехотя, с ленцой и упрямством. В кабине сидели трое, но только двое из них пребывали в нетерпеливом ожидании и чувством досадовали на разрежённость времени. Третий же не подгонял минуты: он был обременён ношей провожающего – притворным спокойствием и близкой тоской. Ещё в кабине было два походных рюкзака. Четверть часа пришлось потратить их обладателям на то, чтобы доказать смотрителю аттракциона, что это не парашюты, и тот, согласившись с их доводами, всё-таки заставил их согласиться показать содержимое мешков.