требую от тебя одну милость — наконец-то уж примириться с собственными согражданами и прекратить питать неумолимый гнев против родины. Требуя этого, я желаю получить общее нам обоим, а не только мне одной, благо. 3. Ибо и тебе, если послушаешься меня и не совершишь ничего непоправимого, удастся сохранить душу свободной и чистой от всякого ниспосланного божеством гнева и смятения, и мне почет, оказываемый гражданами и гражданками при жизни, сделает ее счастливой, а воздаваемый, быть может, после смерти — прославит навеки. 4. И если в самом деле какое-либо место примет человеческие души, освобожденные от тела, мою примет не подземное и мрачное царство, в котором, говорят, обитают несчастливые души, и не так называемая равнина Леты[921], но небесный и чистый эфир, где, как утверждает молва, живут родившиеся от богов, ведя счастливую и блаженную жизнь. Рассказывая им о твоем благочестии и твоих милостях, которыми ты почтил ее, моя душа будет вечно просить для тебя у богов какое-нибудь прекрасное вознаграждение.

LIII. Если же ты оскорбишь собственную мать и отошлешь, не уважив, то, хотя я не могу сказать, что тебе самому придется из-за этого испытать, все же предрекаю, что ничего хорошего. Я ведь отлично знаю, что, если даже и во всем остальном ты будешь счастлив — ибо пусть будет так — все же скорбь из-за меня и моих несчастий, которая будет следовать за тобой и никогда не отпустит душу, лишит твою жизнь пользы от всех благ. 2. Ведь не сможет Ветурия, получив при стольких свидетелях страшное и ужасное оскорбление, прожить хоть малейшее время, но на глазах всех вас, друзей и врагов, я покончу жизнь самоубийством, оставив тебе вместо себя тяжкое проклятие и грозных Фурий мстителями за меня. 3. О, если бы не было нужды в этом, боги-хранители римского владычества! Внушите же вы Марцию благочестивые и благородные мысли: и так же, как только что при моем приближении он отложил в сторону секиры, склонил фасции, курульное кресло с полководческого возвышения поставил на землю и все остальное, чем обычай предписывает почитать высших магистратов, одно умерил, а другое полностью устранил, желая ясно показать всем, что властвовать ему подобало над прочими, матери же — подчиняться, так и теперь пусть он сделает меня уважаемой и знаменитой и, облагодетельствовав нашу общую родину, превратит меня из несчастнейшей в счастливейшую из всех женщин. 4. А если справедливо и законно, чтобы мать припадала к коленям сына, то и эту и всякую иную униженную позу и службу вытерплю ради спасения отечества».

LIV. Произнеся это, Ветурия бросилась на землю и, обняв обеими руками ноги Марция, расцеловала их. А как только она упала, женщины все вместе подняли пронзительный и долгий плач, и присутствовавшие на собрании вольски не выдержали непривычного зрелища, но отвратили взоры. Сам же Марций, вскочив с кресла и кинувшись к матери, поднял ее с земли, едва дышащую, обнял и, пролив много слез, сказал: «Ты, о мать, одерживаешь победу, которая не принесет счастья ни тебе, ни мне: ибо родину ты спасла, а меня, почтительного и горячо любящего сына, погубила». 2. После этих слов он удалился в палатку, пригласив мать, жену и детей следовать за ним, и там провел остаток дня, обсуждая с матерью и женой, что следует делать. А решения их были таковы: никакое постановление о возвращении Марция из изгнания сенату не вносить на утверждение народу и последнему не голосовать прежде, чем у вольсков не будет все вполне готово для договора о дружбе и прекращении войны; а ему, подняв войско, увести его как по дружественной стране. Отдав же отчет за свою должность и показав свои заслуги, просить тех, кто вверил ему войско, прежде всего с дружелюбием относиться к врагам и заключить справедливый договор, поручив ему контроль за беспристрастностью и отсутствием обмана в соглашениях. 3. Но если, преисполненные самонадеянности в силу собственных успехов, вольски не захотят примирения, — отказаться от власти у них. Ведь они или не осмелятся избрать кого-нибудь другого главнокомандующим из-за отсутствия хорошего полководца, или, рискнув кому бы то ни было вверить войска, с большим уроном научатся выбирать то, что выгодно. Итак, именно это они обсудили и решили по поводу того, что является справедливым и правильным и что заслужит у всех людей добрую славу, к которой сей муж особенно усердно стремился. 4. Но тревожило их определенное опасение, вызывающее страх, что когда-нибудь неразумная толпа, ныне питающая надежду, что противник покорен, воспримет потерю с неумеренным гневом и затем поспешит собственноручно казнить Марция как предателя, даже не предоставив слова. Все же они решили с достоинством, сохраняя верность, переносить и эту, и любую другую, если случится, более грозную опасность. 5. А когда уже солнце клонилось к закату, они, нежно попрощавшись друг с другом, вышли из палатки. Затем женщины вернулись в Рим, а Марций на собрании изложил присутствующим причины, по которым он намеревался прекратить войну, после чего настоятельно попросил воинов простить его и, когда придут домой, стать его союзниками, помня о том, что испытали хорошего, дабы не изведать ему ничего ужасного от остальных граждан, и, сказав многое другое с целью склонить их на свою сторону, приказал готовиться, чтобы наступающей ночью сняться с лагеря.

LV. Римляне же, когда узнали, что угроза им миновала, — ибо молва пришла раньше, опередив прибытие женщин, — в бурном ликовании покинули город, торопясь наружу, и встречали женщин радушными приветствиями и благодарственными гимнами, то вместе, то каждый по отдельности делая все то, что совершают и говорят от радости люди, неожиданно попавшие в счастливое положение из больших опасностей. 2. Ту ночь, соответственно, они провели в пирах и удовольствиях, а на следующий день созванный консулами сенат объявил свое решение: что касается Марция — отложить причитающиеся ему почести на другое, более удобное время, а женщинам за усердие воздать в общественном постановлении хвалу, которая принесет им немеркнущую память среди потомков, и особую почесть, получение которой должно быть для них приятнее всего и ценнее. И народ утвердил это. 3. Посовещавшись, женщины надумали не желать никакого дара, вызывающего зависть, а просить, чтобы сенат дозволил им возвести храм Женской Фортуны[922] на том месте, где они обратились с просьбами за свой город, и ежегодно всем вместе приносить ей жертвы в тот день, когда они прекратили войну. Но сенат и народ постановили посвятить богине участок, купленный на общественные средства, и из них же соорудить на