... «Соланж пишет мне, что она 16-го, т. е. завтра, уезжает в Россию, ничего не объясняя более. Я не знаю, есть ли у них там заказы или уверенность, что они их получат. Они должны были ехать с Орасом Верне, но она столь мало благоволит мне писать, что я не знаю подробностей. Я имею о них сведения лишь тогда, когда ей нужны деньги. Я думаю, что ее сердце никогда не растает, и что Россия вполне подходит этой ледяной натуре».[729]

В начале 1848 года устроилась и судьба Огюстины. Она вышла в апреле замуж за г. де Бертольди, поляка по происхождению, прекрасного и вполне порядочного человека, и счастливая семейная жизнь ее была источником истинной радости для Жорж Санд. Огюстина с мужем, а позднее и с ребенком, часто гостила в Ногане, а переписка ее с Жорж Санд и письма Жорж Санд к друзьям доказывают, что она действительно всегда осталась любящей и любимой второй дочерью М-м Санд.

Когда Шарль Дюверне и его жена помогли внести реверс, который потребовался, чтобы Бертольди мог занять место сборщика налогов в Рибераке,[730] куда незадолго перед тем и сам Дюверне был назначен управляющим налогами (оба благодаря содействию сначала Марка Дюфресса, ярого республиканца, с которым Жорж Санд познакомилась через Ледрю- Роллена, а потом благодаря влиянию старого ее приятеля еще с 1835 г., Шарля д’Аррагон, бывшего умеренным),[731] – так вот, когда Дюверне помогли внести залог за Бертольди, то М-м Санд в таких выражениях благодарит и мужа и жену:

Шарлю Дюверне.

Ноган. 26 октября, 1848 г.

«Друг мой... [идут расчеты по уплате долга, сделанного при поручительстве Дюверне...] В Рибераке ли Дюфресс? Я получила № вашего «Улья».[732] Скажи мне, куда я должна ему написать, я давно уже хочу это сделать и не знаю, где его теперь поймать.

Между нами, прошу тебя быть моральным руководителем Бертольди в начале его службы. Он очень умен и трудолюбив, он скоро освоится с материальной стороной дела...

Что касается Титины, то я ее знаю довольно давно, чтобы быть уверенной, что вы будете ею все более и более довольны, по мере того, как оцените ее ум и сердце. О, зачем она не моя дочь! Та другая мне приносит горе, и все только горе... Огюстина в восхищении от своего гнездышка и вашего соседства дверь в дверь. Я тебе буду непрестанно повторять, что ты мне подарил великое счастье, помогши мне в устройстве этой девочки, и я буду помнить это во все дни и во все минуты жизни. Поцелуй милочку Эжени за меня, и детей, и матушку твою и моих собственных детей.[733]

Жорж».

Г-же Евгении Дюверне.

Ноган. Октябрь 1848 г.

«Дорогая милочка, как я счастлива тем счастьем, которое твоя дружба доставила моей Огюстине и ее мужу. Я уже благодарила за это Шарля, а значит, в то же время и тебя. Но я чувствую потребность сказать это тебе самой, и скажу это тебе в двух словах: я тебя люблю еще больше, если это только возможно, с тех пор, что ты показала столько доброты и участия моей дорогой девочке.

Мне необходимо, чтобы она была счастлива, ибо та другая, по своей вине, никогда счастливой не будет, а вследствие этого я никогда не буду счастливой, без того, чтобы какой-нибудь терн не разрывал мне сердца. Но не будем говорить об этом. Мне удалось спасти ее материальное положение хоть на время, я не могу оказать никакого влияния на нравственную сторону. Пусть счастье тех, кого я люблю, заменяет мне мое собственное, – это все, о чем я прошу Господа.

Ваша маленькая беррийская колония в Рибераке внушает мне сильное желание навестить вас. Пусть придет весна, и немножко грошиков, и немножко свободных часиков, и я полечу расцеловать вас.

Я получила письмо от Марка, полное сердечных похвал всем вам; я буду отвечать ему. Добрый вечер, милочка. Поцелуй за меня М-м Дюверне (мать), Шарля и детей.

Жорж».

Жалуясь на холодность дочери, Жорж Санд, однако, всеми силами старалась спасти ее от разорения; устроила так, чтобы республиканское правительство дало заказы ее мужу; хлопотала об уплате ее долгов, и для этого, несмотря на собственное чрезвычайно стесненное материальное положение, сама вошла в долги – что не мешало Соланж в своих письмах к Шопену и к М-м Басканс утверждать, что мать-де совсем о ней не заботится, что она с мужем «во власти кредиторов матери», и т. д. Насколько это справедливо, показывают следующие два неизданные письма Жорж Санд, одно к самой Соланж, другое к Дюверне:

Ноган. 3 ноября 1848 г.

«Если ты меня обвиняешь в своем несчастье, то ты очень заблуждаешься. Ибо все, что было возможно сделать, я сделала. Я послала кое-кого в Париж, чтобы узнать, чего еще возможно добиться по части отсрочек. Но время теперь такое исключительное, когда кредит, источник всех соглашений, и без которого никакое дело не устраивается, совершенно исчез. Все хотят наличных денег, и нигде нельзя их занять. У меня отличные поручительства, у меня имение, мне доверяют, и, тем не менее, не только не могут мне дать взаймы, но даже угрожают мне из-за жалкого долга в 10000 фр., единственного моего долга, и который я не могла уплатить в этом году, потому что заплатила 7000 фр. и даже более, чтобы очистить от взысканий Отель де-Нарбонн.

Я тебе уже говорила, что революция – не ложе из роз. Наоборот, это колючее ложе. Все жалобы и заботы тут не помогут.

Ты имеешь материальную обеспеченность, живя у отца – оставайся у него как можно дольше. А тем временем я пущу в ход мое влияние, чтобы спасти твой дом. Если мне не удастся, это, конечно, будет не по моей вине. Я уже получила счета от Г. Бовэ. Я надеюсь, что он даст мне немного срока, чтобы уплатить по нему.

Твоя хозяйка жалуется, что решительно ничего не получила, даже уплаты или расписки, с тех пор, как ты занимаешь ее квартиру. В этом ты виновата. Я тебе дала 500 фр. в Париже, чтобы она потерпела еще, и ты мне сказала, что отдала ей их в уплату. Правда ли, что она ничего не получила? В этом виноват и твой муж, ибо он получил кое-какие деньги за статую на Марсовом поле, а платить за квартиру – это первое дело.

Словом, если