уроженец Флоренции, граф Флодоардо. Здесь, в Венеции, нам не по душе подобные комплименты, – по крайней мере, они не по душе мне, и я уж всяко не хочу слышать их от вас.

– Клянусь жизнью, синьорина, я говорю то, что думаю! В словах моих нет ни грана лести.

– Смотрите, в зал вошел дож, а с ним Манфроне и Ломеллино; они станут искать нас среди танцующих. Встанем же в круг!

Флодоардо молча последовал за ней. Начался танец. О небеса! Сколь упоительно выглядела Розабелла, скользившая по залу под звуки прекрасной музыки в паре с Флодоардо! Сколь изумительно выглядел Флодоардо – легче пуха парил он в танце, а сияющие глаза его не видели ничего, кроме Розабеллы!

Он так и не надел маски и не покрыл голову; но все глаза оторвались от шлемов и наколок, пусть те помавали перьями и блистали самоцветами, и устремились к черным, как вороново крыло, кудрям Флодоардо, вольготно разметавшимся в воздухе. Со всех концов долетал восхищенный шепот, но те, о ком шептались, ничего не замечали. В тот момент ни Розабелле, ни Флодоардо не хотелось, чтобы им аплодировали, – им хотелось аплодировать лишь друг другу.

Глава II

Чужак из Флоренции

Со дня празднества во дворце у дожа прошло два дня. На второй день Пароцци сидел у себя в покоях, в обществе Меммо и Фальери. Свечи горели тускло, снаружи низко нависли тяжелые тучи; в душах молодых распутников воцарились мрак и уныние.

Пароцци (после долгого молчания). Вы что там, задремали оба? Эй, Меммо, Фальери, наполните кубки!

Меммо (равнодушно). Ну, чтобы доставить тебе удовольствие… но вино мне нынче не в радость.

Фальери. Мне тоже. У него вкус уксуса, хотя само по себе вино недурное: портит его лишь наше расположение духа.

Пароцци. Чтоб было пусто этим мерзавцам.

Меммо. Кому, бандитам?

Пароцци. Их нигде ни следа. От досады хочется кого-нибудь убить.

Фальери. А время-то уходит, нами того и гляди займутся, и сидеть нам тихонько в венецианских государственных тюрьмах, под насмешки граждан, да и нас самих. Хочется плоть на себе рвать от исступления.

(Общее молчание.)

Пароцци (яростно ударяя кулаком по столу). Флодоардо, Флодоардо.

Фальери. Через час-другой у меня аудиенция у кардинала Гонзаги – и какие новости прикажете ему сообщить?

Меммо. Ну-ну, вряд ли Контарино так долго отсутствует без причины; уверяю тебя, он появится и хоть чем-то нас порадует.

Фальери. Куда там! Клянусь спасением души, он сейчас лежит у ног Олимпии, позабыв про нас, Республику, бандитов и самого себя.

Пароцци. И что, никто из вас ничего не знает про этого Флодоардо?

Меммо. Как и о том, что произошло на дне рождения Розабеллы.

Фальери. Ну, одну вещь я о нем все-таки знаю: Пароцци испытывает к нему ревность.

Пароцци. Я? Просто смех! Да Розабелла может отдать свою руку хоть германскому императору, хоть венецианскому гондольеру – я и ухом не поведу.

Фальери. Ха-ха-ха!

Меммо. Одно невозможно отрицать, несмотря на зависть: Флодоардо – первый красавец во всей Венеции. Сомневаюсь, что в городе найдется хоть одна женщина, способная против него устоять.

Пароцци. Я бы и сам в этом усомнился, будь женщины такими же безголовыми, как и ты, то есть склонными смотреть лишь на шелуху, а не на скрытое в ней зерно…

Меммо. Женщины, к великому моему сожалению, обычно так и поступают…

Фальери. Насколько я понял, старина Ломеллино в очень тесных отношениях с этим Флодоардо. Говорят, он близко знал его отца.

Меммо. Именно он представил Флодоардо дожу.

Пароцци. Тише! Кажется, кто-то стучит в двери дворца!

Меммо. Кому это быть, как не Контарино. Вот сейчас мы и услышим, удалось ли ему отыскать бандитов.

Фальери (вставая со стула). Судя по походке, это действительно Контарино.

Дверь распахнулась. Поспешно вошел Контарино, закутанный в плащ.

– Добрый вечер, милостивые господа, – произнес он, сбрасывая плащ на пол.

Меммо, Пароцци и Фальери уставились на него в ужасе.

– Господи Всемогущий! – воскликнули они. – Что случилось? Ты весь в крови!

– Пустяки! – ответил Контарино. – Это вино? Живее налейте мне кубок, я умираю от жажды.

Фальери (передавая ему чашу). Но, Контарино, ты истекаешь кровью!

Контарино. Это я и без тебя знаю. И уж поверь, не сам себя изувечил.

Пароцци. Первым делом давай перевяжем твои раны, а потом ты расскажешь, что с тобой произошло. Слуги не должны знать про твои приключения – я сам выступлю в роли врача.

Контарино. Вы хотите знать, что со мной произошло? Шутка, почтенные синьоры, всего лишь шутка. Фальери, наполни-ка чашу заново.

Меммо. Я едва дышу от страха.

Контарино. Со мной было бы то же самое, будь я Меммо, а не Контарино. Да, крови из раны вытекло изрядно, но она неопасна. (Он разорвал свой дублет и показал обнаженную грудь.) Вот, товарищи, вы сами видите: всего лишь порез глубиной в каких-то два дюйма.

Меммо (содрогаясь). Пресвятая Дева! У меня от одного вида кровь холодеет.

Пароцци принес мазь, бинты и перевязал рану своего соратника.

Контарино. Старина Гораций прав. Философ может стать, кем ему вздумается: сапожником, царем, лекарем[122]. Заметьте, с какой изумительной сноровкой философ Пароцци расправляет для меня пластырь. Спасибо, друг, этого довольно. А теперь, товарищи, садитесь в кружок, я поведаю вам удивительную историю.

Фальери. Начинай.

Контарино. Едва опустились сумерки, я выбрался из дому, завернувшись в плащ, в надежде, по возможности, отыскать кого-то из этих бандитов. В лицо я их не знаю, как не знаю, известна ли им моя внешность. Вы, наверное, сочтете это дерзким поступком, но мне очень хотелось доказать вам, что, если человек подходит к делу решительно, он обязательно доведет его до конца. Я собрал кое-какие сведения касательно этих злодеев, пусть и весьма отрывочные, и решил действовать соответственно. Совершенно случайно наткнулся я на гондольера, внешность которого распалила мое любопытство. Я вступил с ним в беседу. Скоро мне стало ясно, что ему известно, где именно укрываются браво, и с помощью нескольких золотых монет и многочисленных льстивых слов я в конце концов купил его признание в том, что хотя сам он и не принадлежит к их шайке, но время от времени оказывает им содействие. Я тут же заключил с ним сделку; он провез меня на своей гондоле почти через всю Венецию, мы поворачивали то налево, то направо, в итоге я совершенно потерял понимание, в какой части города нахожусь. Потом спутник мой потребовал разрешения завязать мне глаза своим носовым платком, я вынужден был подчиниться. Прошло