держащемуся на ногах Шереметьеву грамоту, а тот вновь начал кланяться, но патриарх сильным движением выпрямил его, и начал благословлять находившихся поблизости дворян, обступивших его со всех сторон. В это время царь, которому стряпчие поднесли большую чашу с вином, выпил его сам, и начал угощать чарками бояр и воевод, начиная с самых родовитых. Те, приняв вино, целовали царскую руку.

Великие государи не могли угостить и благословить все огромное войско, и полки, один за другим потянулись к воротам, около которых стояли на покрытых красной материей рундуках стольники и стряпчие, угощавшие служивых красным и белым медом, а с другой стороны – священники и дьяконы, которые кропили проходящих святой водой. Ротмистр Артемонов с удовольствием выпил и один, и другой ковш холодного меда, и, морщась от брызг святой воды, хотел уже въехать в ворота, когда началось что-то странное: сам святейший патриарх, вдруг, наклонившись к Матвею, прижал его голову к себе и начал ровным голосом твердить Артемонову на ухо:

– Жалуй всегда мордву да чухонцев, всякую мордву жалуй, да чухонцев! Мордву, мордву, да чухонцев, чухонцев, да мордву…

***

Архипастырь повторял это однообразно до тех пор, пока Матвей не проснулся, и не увидел, что его теребит за плечо солдат-чухонец Друвис, один из бывших полоняников князя Шереметьева. Тот, с озабоченным видом, на ломанном русском языке призывал Артемонова проснуться, и показывал все время рукой на башню. "Неужели, и правда, есть там что-то. Бог Троицу любит, схожу с ним". Матвей и чухонец начали карабкаться вверх по склону, который с последнего посещения Артемонова стал еще более скользким и грязным, а добравшись до башни обнаружили, что ее еще сильнее затопило изнутри водой. С трудом пробравшись среди обгоревших бревен и развалов камней, они подошли к обычной с виду стене, разве что не такой закопченной и разбитой, как другие. На вопросительный взгляд Матвея, Друвис ответил тем, что вцепился в промежуток между камнями, и стал дергать камень на себя. Завершились эти, бессмысленные, на первый взгляд, усилия тем, что сразу несколько камней подались к нему, и оказалось, что искусно обрезанные валуны были облицовкой двери, ведшей куда-то вглубь толстенной крепостной стены. За дверью располагалась очень маленькая и темная каморка, и пока глаза Матвея не привыкли, он решительно ничего не мог разглядеть. Но затем он увидел несколько медных труб, толщиной с кулак или меньше, уходивших куда-то в стену. Друвис прижал одну из труб себе к глазу, словно предлагая Артемонову сделать то же самое, но Матвей и сам знал, как обращаться с подобными штуковинами. В каждой из труб, как на ладони, можно было видеть, что твориться неподалеку от крепости, в полусотне, а иногда и в ста саженях. Кроме того, то здесь, то там, отблескивали незаметно развешанные на деревьях зеркала, расположенные так удачно, что у осаждающих оставалось мало возможности хоть что-то утаить от защитников крепости. Артемонов с полчаса, время от времени вздыхая и восторженно ругаясь, изучал каждую из подзорных труб, в то время как Друвис звал его наружу. Когда Матвей, нехотя, вышел вслед за неугомонным чухонцем, тот стал тыкать пальцем во все остальные башни, показывая, что и они оборудованы такими же хитрыми устройствами. Артемонов, не говоря ни слова, крепко прижал к себе чухонца и расцеловал его, а затем скрылся снова внутри башни, и так долго оттуда не появлялся, что Друвис, махнув рукой, ушел прочь, негромко ругаясь себе под нос.

Прошло время, и из развалин появился перепачканный, промокший, но страшно довольный Артемонов, который и сам не заметил, как преодолел глинистый склон и начал подниматься вверх по напоминавшей овраг дорожке. Навстречу ему, с озабоченным видом, шагал майор Драгон, которого Матвей не сразу и заметил. Шотландец прикоснулся к шляпе и слегка поклонился, но когда Артемонов взглянул на него, то взгляд Драгона показался ему странным.

– Черт побери, Вы знали? – спросил Матвей.

Майор помялся, покрутил головой, но лукавить не стал:

– Да, капитан, если честно, то догадывался. Но не торопитесь меня осуждать – дело в том, что, согласно моей теории военного дела, рытье окопов и шанцев представляет собой самое бессмысленное, и притом истощающее занятие. Впрочем, я должен был… в условиях нынешнего театра военных действий…

Но Артемонов, которого переполняла радость, начал обнимать шотландца также крепко, как до этого Друвиса. Тот довольно и удивленно покачивал головой, поскольку готовился противостоять гневу Матвея, который, как хорошо знал Драгон, у северных скифов приобретал самые дикие и необузданные формы.

Когда они поднялись выше, к повороту на главную улицу, их ожидало весьма представительное собрание из почти всех начальных людей. Были здесь и Бюстов с Джонсом, и Кровков, и Пуховецкий с Ильяшем – все они застыли в ожидании. Матвей с радостью заметил, что и Александр Шереметьев был здесь же, хотя и стоял немного в стороне, стараясь не смотреть Артемонову в глаза. Увидев радостное выражение лиц капитана и майора, все смягчились.

– Милостивые государи! Уж больно мы тут засиделись. Готовьте свои отряды к вылазке! – прокричал издали Матвей.

Эпилог

Не холодным, но промозглым зимним вечером, в сгущающихся сумерках, разграбленная и наполовину сожженная Вильна, столица Великого Княжества, выглядела мрачно. Предместья были заполнены черными остовами погоревших деревянных домов, обильно припорошенных мокрым снегом. Торчащие под разными углами балки и остатки стен, и налипшие на них сугробы создавали причудливые и жутковатые черно-белые картины. Везде было полно воронья, а на улицах стояла глубокая, почти непролазная грязь, в которой легко тонули трупы лошадей и собак, и кое-где торчали вверх их копыта или лапы. Крепостные стены и каменные дома ближе к Замковой горе были густо покрыты копотью и все тем же мокрым снегом. Людей в этих останках еще недавно богатого и шумного города почти не было: те, кто не успел покинуть его до подхода московских и казачьих войск, пали жертвой победителей, или были захвачены ими в плен. Но и самих московитов и казаков в городе было мало. Две воюющие стороны словно не могли понять до конца, кому же принадлежит город. Русские были как будто сами немного испуганы своим успехом, и не верили до конца, что заняли они не один из древнерусских городов, хотя и пробывший несколько столетий под властью литовцев и поляков, как Полоцк или Витебск, а самую настоящую столицу далекого и грозного княжества. Шляхта же, весьма сильная в округе Вильны, тоже не могла взять в толк того, что московит способен не только отбить пару слабых крепостей