«Все, что мне нужно – это короткий отдых, – отвечала она. – А потом мы можем идти дальше».

И каждые три или четыре минуты она беззвучно охала и останавливалась, ее плечи поднимались и опускались; это продолжалось целую минуту – Хелен собиралась с силами, чтобы продолжать движение.

Разумеется, мы находились с ней во время частых передышек, останавливаясь под палящим солнцем или в жужжащей лиственной тени, а потом продолжали ползти вверх по небольшому уклону, тяжело топая, словно усталые черепахи.

Я вспомнила замечание Хелен Ральстон времен ее молодости, что в этом острове она видела свою смерть, и убежденность Вилли Логана, что «смерть» означала что-то иное. Но, возможно, он ошибался. Может, смерть оставалась просто смертью, и теперь Хелен, приблизившись к концу жизненного срока, наконец-то пришла на встречу с ней.

Мы ползли молча, исключая жалобную болезненную одышку Хелен и похожее на тихий смех журчание воды на фоне шелеста ветра и моря. Я в основном смотрела себе под ноги, чтобы заметить препятствие. Звуки, наш неестественно медленный шаг, мои тревоги о том, что должно случиться, – все вместе это влияло на мое сознание, и через некоторое время мне начало казаться, что земля под ногами стала плотью, что я ступаю по гигантскому женскому телу. Это было достаточно плохо само по себе, но потом появилось что-то еще более странное; казалось, что я чувствую шаги по своему собственному обнаженному телу, лежащему на спине, что я – это земля, а земля – это я. Тело начало ныть, но с этим, кажется, ничего нельзя было поделать. Я потеряла ход времени, и мое ощущение собственной личности истончилось.

– Это оно?

Голос Клариссы прорезался сквозь лихорадочное видение, или самогипноз, или что там на меня нашло. Я подняла голову, резко вздохнув, словно человек, который слишком долго плыл под водой, и огляделась.

Поток воды сжался до булькающего ручейка между двух валунов. Недалеко я увидела обрушившиеся камни, частично поросшие ежевикой и сорняками. Теперь невозможно было сказать, что здесь некогда было: гробница, загон для овец или полуразрушенный дом, но камни явно были когда-то сложены так руками человека.

– Посмотри на меня. Немедленно.

Голос принадлежал Хелен, но звучал настолько непохоже, что я подумала, будто слышу его только у себя в голове. И в то же время я знала, что она обращается ко мне. Я оглянулась, и наши глаза встретились. Что произошло тогда, я не могу описать, я едва помню. Думаю, что видела что-то, чего не должна была видеть. Но, возможно, это не имело отношения к зрению и происходило исключительно в сознании. Я топчусь на месте в поисках объяснения или хотя бы метафоры. Это было как разряд молнии, магический удар, касание богини, сама смерть, рождение.

Следующее, что я осознала: я лежала на земле, обнаженная, под высоким, покрытым облаками небом. Я слышала звуки воды и чьи-то рыдания.

По спине разливалась ужасная тупая боль. Я открыла глаза и медленно, пересиливая себя, села, гадая, что произошло. Я чувствовала запах пота и крови, секса, раздавленных растений. Я вспомнила, что смотрела на Хелен, но было это секунды, часы или даже более долгое время назад, не имела представления. Обе женщины исчезли. Я была одна с мужчиной – плачущим голым мужчиной, скорчившимся в нескольких шагах от меня около пирамиды из камней, которую он называл святилищем. Я узнала в нем Вилли Логана.

Потом я поняла, кто я.

Я была Хелен Ральстон.

XI

Сейчас, более чем год спустя, я все еще Хелен, и, думаю, останусь ей до смерти.

Я избегаю зеркал. Меня колотит от тошнотворной паники, когда я вижу эти чужие, глубоко посаженные глаза, глядящие на меня с лица другой женщины – даже несмотря на то, что в них отражается испытываемый мной ужас.

Разумеется, я оставляю свое знание при себе – у меня определенно нет стремления оказаться запертой в ларе для безумцев начала двадцатых годов, – и с течением времени это становится чуть легче. Воспоминания о другой жизни и о том, другом мире, оставшемся, полагаю, в будущем, тускнеют, их сложнее призывать и в них сложнее поверить. Вот почему я решила это записать, пока не стало слишком поздно. Слова в этой книге, которую я собираюсь сохранить, гарантируют, что случившееся раз не обязано продолжать случаться в бесконечности будущих – если я этого не захочу. Я покажу это себе, когда настанет нужный момент, через семьдесят три года.

Ощущения неправильного места, чуждости и страха, которые я испытывала поначалу, смягчились с ходом времени. Странность полиняла, как мои фантастические тревожные воспоминания, а чувство, что я вступаю в великое приключение – новую жизнь! – стало сильнее. В конце концов, это не самое плохое время или место, чтобы оказаться юной и живой.

Хелен Элизабет Ральстон

Париж

22 сентября 1930

XII

Интервью – одно-единственное мое интервью с Хелен – прошло не совсем так, как она описывала. Во-первых, Хелен гораздо больше пострадала от удара, чем упоминалось в истории, и наше общение оказалось болезненно многословным, медленным и двигалось по кругу. Она упомянула несколько знаменитых имен, людей, которых она знала в Париже и Лондоне в тридцатые, но ее рассказы заканчивались ничем, ни к чему не вели, и один часто сливался с другим так, что случившееся с ней в послевоенном Париже могло перетечь во что-то произошедшее в послевоенном Лондоне. Мне было ее жаль, и я испытывала разочарование, потому что понимала: маловероятно, что мне удастся получить от нее много сведений из первых рук для моей книги.

Примерно через час Кларисса увела мать наверх и уложила в кровать. Вернувшись, она протянула мне блокнот.

– Мама хочет, чтобы он остался у вас. Она хочет, чтобы вы его прочитали.

Я взяла старый блокнот в твердой обложке, ощущая волнение от оказанной мне огромной чести.

– Что это? Она не сказала?

– Она сказала, что это глубочайшая, самая важная правда о ее жизни.

– Ого.

Мы обменялись улыбками – сочувственная, нежная симпатия между нами была в высшей степени настоящей – и Кларисса пригласила меня остаться и перекусить. Мы провели, может, час в разговорах, узнавая друг друга, за кофе и пирогом. Потом я ушла и, отвлекшись на поход за покупками в Брихеде, поехала домой.

Я помню в подробностях, как вошла в дом – убрала продукты, проглядела почту, разогрела индийское блюдо от «Маркс и Спенсер», съела его, слушая «Первый ряд» на «Радио-4» – словно это были сценки из потерянного Эдема невинности. После этого я заварила чайник травяного чая и взяла его с собой наверх, в кабинет.

Там, за столом, я сдвинула клавиатуру в сторону, положила на ее место книгу Хелен Ральстон, подтянула ближе лампу и наклонила ее так, чтобы она бросала резкий конус света прямо на страницу. Начала читать и погрузилась в бездну.

Закончила я заполночь, мои шея и позвоночник ныли после того, как я напряженно корчилась над столом, пытаясь разобрать убористый узкий почерк. Я дрожала от усталости, ужаса и недоумения.