– Отведи заключенного Захарова в камеру, – сказал ему начальник изолятора.

– Слушаюсь! – ответил конвоир и взял под козырек.

Паша вышел в коридор. Заложив руки за спину, он шел неторопливой походкой. Конвоир шел за ним. Никого навстречу не попадалось.

Паша обернулся.

– Слышь, командир, – сказал он конвоиру, – кто из законников-то у вас сидит?

– Не положено, – заученно ответил конвоир, а потом шепотом добавил: – В камере все узнаете, весь тюремный расклад, кто, где и за что.

Они прошли несколько тюремных отсеков, перед каждым конвоир то громко, то тихо приказывал Паше стоять лицом к стене.

Обычно громко он говорил тогда, когда кто-то шел по коридору и видел его, ведущего известного вора в законе, а шепотом – когда никого не было.

«Ишь, – думал Паша, – конъюнктурщик хренов! Не роняет своего достоинства, мол, такого крутого жулика веду и приказываю ему!»

Наконец они оказались в коридоре, где находился так называемый спец. Камеру ему открывал корпусной – старший, отвечающий за тюремный отсек. Паша посмотрел на него.

Мужику было лет сорок пять – небольшого роста, в пилотке, с погонами старшего лейтенанта. «Так, – подумал Паша, – этого я сломаю, заболтаю, разведу». Паша был тонким психологом и отлично видел глаза, выражающие какой-то страх и почтение к нему. Нет, это ему не показалось.

Конечно, этого старшего лейтенанта можно понять. Он боится не за свою жизнь, никто на него бросаться не собирается. Хотя, конечно, достаточно Паше написать на волю маляву, и судьба этого старлея будет решена в течение нескольких часов.

Он, безусловно, боялся за порядок, точнее, за спокойствие в своем тюремном отсеке, где был полным хозяином. Опять же, достаточно Паше заслать малявочку тюремной братве, как все его дальнейшее благополучие, карьера, а может быть, и жизнь будут зависеть от него, от Паши.

И старлей, видимо, прекрасно это понимал. А Паша это понимание чувствовал. За двадцать лет тюремных скитаний он стал чутким психологом и прекрасно видел людей – вертухаев, конвоиров, корпусных, начальников и других, которые работали вокруг. Опыт был немалый.

Корпусной, закрыв дверь за ним, вежливо произнес:

– Пожалуйста, проходите вперед. Пятьдесят первая камера.

Когда они подошли к нужной камере, корпусной открыл задвижку, железная дверь заскрипела и медленно открылась. Паша вошел в камеру.

Уже было поздно, люди спали, но верхний фонарь, закрытый решеткой, горел. Неожиданно, когда дверь закрылась, с нар слез парень, стриженный под ноль, лет тридцати – тридцати трех, и, улыбаясь, обратился к Паше:

– Паша, мы тебя ждали! Рады приветствовать тебя! Добро пожаловать в нашу хату! – И он протянул Цирулю руку. Паша нехотя пожал ее. Лицо парня было незнакомо ему.

– Пожалуйста, проходи! Я тебе уже шконку подготовил. Лучшая, у окна, – показал парень на нары, расположенные возле окна и аккуратно застеленные. Паша медленно подошел к столу, стоящему в середине камеры, и сел на лавочку, намертво прикрепленную к полу металлическими скобами. Он внимательно посмотрел на парня.

– А ты кто, парень?

– Паша, я забыл представиться. Славка из Красногорска, погоняло у меня – Барабан. Слыхал такое?

Паша отрицательно покачал головой.

– Я работаю вместе с Борщом из Красногорска.

– Про Борща слыхал, – сказал Паша. Борщ действительно был красногорским авторитетом. – А про тебя, парень, – нет.

– Да ладно, бог с ним, нам не до славы, – попытался пошутить парень. – Но я рад, что ты у нас на хате.

Конечно, Паша видел этого парня насквозь. Он, может, и был боевиком или бригадиром в команде Борща, это видно – хваткий, сильный. Но большого авторитета и влияния среди братвы у него еще не было.

Для этого Барабана нахождение в одной камере с Цирулем – все равно что для солдата пребывание в кабинете генерала. Конечно, теперь он будет стараться делать все, чтобы угодить Паше.

Цируль замолвит слово – и этот Барабан может стать в одну масть со смотрящим по крылу или по корпусу. А, глядишь, как расклад ляжет, и к воровской масти приблизит!

– А кто сидит вместе с нами? – поинтересовался Паша.

– Да ничего особенного. Коммерсанты, лохи. Один – пирамидчик, банкир, еще один нефтью занимался, ничего такого нет. А серьезные люди, вашей категории, воры в законе, сидят у нас на спецу, – и он, наклонившись, назвал фамилии и клички известных воров в законе. Паша был рад, что услышал такие погоняла, как Робинзон, Тенгиз и другие. Надо же, улыбнулся он, еще недавно к нему приезжали Сибиряк, Тенгиз и предлагали вместе с ними пойти в Бутырку навестить Шакро и других законников.

Паша тогда их отговаривал, не верил в успех этой акции. И все сложилось именно так, как он и предполагал. Все нелегальные визитеры в Бутырке были арестованы, а затем на всю страну прогремела новость о так называемом «банкете» в Бутырке.

Их отправили в следственный изолятор, запланированная встреча не состоялась. А вот теперь, по иронии судьбы, Паша, который их отговаривал, сам сидит на Бутырке и будет иметь возможность общаться со своими корешами, друзьями, законниками, с которыми еще полгода назад говорил на воле.

Паша внимательно взглянул на Барабана и спросил:

– Откуда узнал, что меня к тебе посадят?

– Что ты, Паша! Еще вчера мы знали об этом. Точнее, знали, что ты к нам заедешь, не именно в нашу хату, а сюда, в Бутырку, – стал объяснять Барабан. – А сегодня корпусной с вертухаем приходили, предупреждали.

– Кстати, что они за люди? – спросил Паша.

– Нормальные люди, правильные. Паша, марафетику не желаете? – неожиданно перейдя на «вы», обратился к нему Барабан.

Паша вопросительно посмотрел на него и ответил:

– Давай.

Тот быстро протянул Паше небольшую самокрутку, заряженную наркотиком.

– Ты это, – сказал ему Паша, – вроде парень правильный. Давай-ка отправь малявочку жуликам, что так, мол, и так, в хату к вам заехал Паша Цируль и всем кланяется.

– Хорошо, хорошо, Паша, сделаю! – заговорил Барабан, доставая листок бумаги, и тут же начал сочинять указанный текст.

Выкурив сигарету, Паша почувствовал себя полегче. Он улегся на шконку, задумался.

Ну что, наверное, самое трудное позади – когда опера издевались над ним, прессовали его по полной программе. Вообще, такого пресса Паша на себе давно не испытывал. Нет, у него были задержания, и не раз, и даже после освобождения, но они всегда проходили в легкой форме, не с такими тяжелыми последствиями.

«Интересно, почему они так забычарились? – думал Паша. – Что послужило причиной? А вдруг я кому-то дорогу перешел? А вдруг кто-то меня заказал?» Да нет, вроде особых конфликтов с братвой не было, наоборот, он даже уклонялся от всевозможных разборок. Он своего авторитета никогда не терял, но и на конфликт не шел. Паша в последнее время даже в сходках не участвовал, особняком держался. «А корпусной с вертухаем меня побаиваются, – думал он, – это хорошо. Да что вертухай с корпусным – по-моему, и полковник меня побаивается. Стоп! А что, если мне тут бодягу замутить?! На уши тюрьму поставить в знак протеста против задержания Паши Цируля? Надо с жуликами списаться, посоветоваться. Или голодовку устроить. Тут я отыграюсь, всю душу отведу за все унижения и беспредел с их стороны! С завтрашнего дня начну. Сначала узнаю все, что и как, а потом приму решение, как с ментами разобраться. Зря мне полковник говорил, что мы сами по себе, независимое ведомство – все одна ментура! Все под одной конторой стоят! Пусть этого ерша он фраеру гонит! Независимые они, роль сторожей выполняют! Да ничего подобного! Как опера скажут – так и сделают. Что я, не знаю их тюремные игры?»