городу ходит хотя бы один отрядовец. Вы меня поняли? – жёстким тоном сказал Репрев.

– Я ещё в своём уме, – отрезала Ариадна. – И я понимаю, к чему всё идёт. Агнес я никому не отдам, даже ценой собственной жизни.

– И если к вам нагрянет отряд, то… зовите меня. И прячьте её, прячьте куда угодно: в шкаф, под кровать… Но не дайте им до неё добраться! Прокричите у себя в голове моё имя, и я в ту же секунду приду к вам на помощь. Я ведь тоже потерял своего сына… С Умброй безжалостно расправился Цингулон. Я не успел, не сумел спасти Умбриэля. Но больше не пострадает ни одна живая душа.

Кинокефалка всхлипнула, безучастно покачав головой, и спросила:

– Агния с вами?

– Нет, – он опустил глаза, – но скоро она будет со мной!

– А ваш друг? Который, как выяснилось, не полуартифекс. Где же он тогда?

Сердце Репрева обожгло стыдом.

– Его я ещё могу спасти.

– Мне очень жаль Умбру, – тихо сказала Ариадна. – Но на что вам мои слова.

– Как и вам – мои. Иногда, чтобы утолить горечь утраты, нужно утолить чужую горечь. Ведь чужих нет. Все свои… Жаль, что я не понял этого до того, как узнал о незримых связях.

– Мать всегда чувствует, если что-то происходит с её ребёнком, не догадываясь ни о каких незримых связях, – в голос кинокефалки проникло тепло, материнское тепло. – Мне не придётся кричать вас. Ваше сердце подскажет вам, если – не приведи артифекс – случится беда. Может быть, ваше сердце приведёт вас к друзьям?

– Как мне вас отблагодарить! – воскликнул Репрев, складывая на груди руки.

– Поймайте этого… негодяя! Другой благодарности мне не надо. И когда будете уходить, пожалуйста, не спалите дом.

И когда он уже засобирался, старая кинокефалка придвинулась к нему и сказала:

– Подождите секундочку: я должна вам кое-что показать.

Репрев настороженно двинул ухом.

Ариадна провела его на лестничную клетку и проводила до его же квартиры напротив.

– Агния дала мне вторые ключи, чтобы я приглядывала за вашей квартирой, на всякий случай. Но я не уследила. Да и как тут уследишь. В первый день, когда вы пропали из квартиры, к вам наведывался отряд: они взломали дверь, перевернули всё вверх дном. Я наблюдала сквозь дверной глазок. Но что бы я сделала? – говорила она спеша, застенчиво-виноватым голосом, и он эхом шаркал по лестнице.

– Вы ни в чём не виноваты. Вас отряд никак не потревожил?

– Как видите. Отряд заглядывал ко мне. Спрашивали про вас, про вашего друга… Про Агнию. Но я не рассказала им ничего. Отряд сказал предупреждать о любых посетителях – да, так и сказали. Но я молчала. Даже когда слышала в вашей квартире шум.

– Шум? – обнадёженно переспросил Репрев. «А вдруг там – Агния?»

– Да, шум. Но… дверь почти как полгода опечатана. Только вам под силу выяснить, что происходило внутри за время вашего отсутствия.

Репрев ещё несколько раз горячо и торопливо поблагодарил кинокефалку и остался наедине с томительной тишиной.

Репрев больше всего боялся раскрыть себя: вдруг у подъезда дежурит отряд или, того хуже, обходит этажи. Увидят его – и Цингулон всё сразу поймёт. Впрочем, полуартифекс заранее придумал оправдание на случай, если его настигнут врасплох.

На замочной скважине и части стены висел синий металлический пятиугольник с эмблемой отряда – так опечатывают жилища преступников. Чтобы его снять, нужно как минимум разнести дверь в щепки, если дверь деревянная, а если не повезло и она оказалась железной, – тут уже ничего не остаётся, только ломать стену. Самый верный способ снять печать – знать каллиграфический ключ. Но Репрев поступил проще – призраком прошёл сквозь дверь: ещё с полсекунды назад он стоял за ней, а сейчас – топтался на коврике в коридоре квартиры.

Репрев окинул квартиру взглядом, горько и глубоко вздохнул, цыкнул, закусил нижнюю губу и ещё раз, как будто убедившись, что всё ему здесь знакомо, бросил взгляд на каждую вещь, на каждый предмет. И, конечно, от былого порядка не осталось и следа: в первый день обыска отряд перевернул всё вверх дном, порылся в каждом уголке, сунул нос в каждую щель. Позже отряду помогли дворовые мальчишки, пробравшиеся сюда по крепким веткам дуба, росшим под окном. Как же Агния любила этот дуб, но всё боялась, что кто-нибудь заберётся по нему в квартиру, пока её нет дома. Но по-настоящему Агния боялась только одного – что Умбра не послушается её, влезет на дерево, грохнется с него да и расшибётся. Поэтому она подолгу могла стоять на балконе – говорила, что любит смотреть, какой с него открывается вид, но на самом деле тряслась над врученным ей фамильяром. Пусть он и оказался творением Цингулона… Для неё он навсегда останется сыном. Как и для Репрева.

Репрев неспешно, будто упиваясь каждой секундой, проведённой здесь, прошёлся по до боли знакомо скрипящим половицам, выложенным «птичками», к широкой стене. На неё они с Агнией вешали картины – сейчас они, разодранные, валялись на полу, между расколотыми на уголки рамками, припорошенные серебряной пылью стоптанного битого стекла. На шершавых стенах с полувздёрнутыми обоями, исписанных баллончиком однотонной зелёной краски по трафарету, ребячья рука выжгла зелёные звёзды и одно, одно-единственное имя в виде очертания кометы, внутри которой первые и последние буквы – заглавные «А», сами по себе похожие на звёзды; все буквы уменьшались в размере от самой большой в хвосте до самой маленькой, крошечной, в голове кометы. «С» была как полумесяц; «т» – как крестик; «р» – как растущая луна… И сверху на комете распускался цветок астры, и каждый лепесточек лучился.

«Я лишился даже своего имени, я лишился всего. Из Астры получился бы неплохой полуартифекс. У него богатое воображение, мечты… А у меня… Ничего нет. Ничего».

Шагая под аккомпанемент хрустящего под ногами стекла, полуартифекс оказался у стола: пальцем провёл по горлышку градусника, сняв с него пыль, налипшую на высохшие, некогда сладкие, капли фиолетового, как чернила, нектара. «Мой, точно, точно он», – с чего-то всплыло в памяти Репрева, где именно, на каком месте он тогда сидел, и что именно из этого градусника поил его Умбра, но время – время без спроса долакало всё за него, оставив на дне лишь запёкшиеся остатки нектара. Бутылка беспечно валялась на полу на пухлом боку. Посуду Астры и Агнии, скорее всего, поразбивали об стену. Один стул поверженно лежал под столом ножками кверху, будто дохлая муха, а второго и вовсе не хватало. «Наверное, выбросили с балкона на улицу, прямиком на асфальт», – предположил Репрев не