«И что же теперь мне делать? Как из этого выпутаться? Это тебе не кляксу подрисовать к голове кинокефалёнка».

– Черновая жива, но больна. Мы не заражаем малахитовой болезнью больных черновых. Любая опухоль в десятки раз увеличит свой рост и убьёт её быстрее, чем малахитовая трава успеет прорасти в нервной ткани. Конечно, можно было бы удалить опухоль, но за операцией следует долгий период восстановления…

Репрев больше не мог смотреть им в глаза. В докторе ему отчётливо виделся оживший образ из кошмаров, которые ему пришлось пережить во время превращения, образ ключника, открывающего двери и допускающего в наш мир все беды и страдания. Казалось, сама природа изуродовала его, и за этим уродством не скрывалось доброго сердца – оно лишь придавало ему отличительный окрас породы мучителя и душегуба.

– То есть вы предлагаете мне убить невинное дитя? Бросить её в печь? – голос полуартифекса обломился, как ветка.

– Нет, я не предлагаю. Я приказываю. Приказываю вам избавиться от чернового.

– А если я ослушаюсь приказа?

Доктор Харза и доктор Цингулон переглянулись между собой.

– В таком случае, – ответил генерал, – мы с вами не сработаемся. И нужно будет думать, что с вами делать, – его голос строгим хрипом прорезал тишину.

– Ваше превосходительство! Генерал. Я хочу признаться, – выпалил полуартифекс.

Доктор Харза украдкой поднял на него мокрые глаза. Цингулон напрягся.

– Я стал замечать, что во мне просыпается жажда крови. Как у бенгардийских тигров. Простите, что упоминаю о них вслух, но ничего лучше в голову не приходит. Я всеми силами пытаюсь подавить в себе эту жажду, но она сильнее меня. Я смотрю на невинную плоть, и во мне просыпается голод. Я сам хочу стать для неё огнём крематория. Я ревную её к его огню, не желаю делить удовольствие с неживой, слепой стихией. Разрешите забрать эту черновую себе? – быстро проговорил Репрев, стараясь не задумываться о том, что он говорит. Ему были противны слова, срывающиеся с его лукавого, поганого языка. Полуартифекс смотрел на лисёнка взглядом сытого, но ненасытного в своей жестокости хищника. И это были не его слова, не его взгляд. Он хотел лишь любым способом и поскорее покончить с безумством.

– Обычно у полуартифексов появляется совсем другая жажда – жажда раскаяния, – вмешался доктор Харза. – Их она уводит на одинокие далёкие планеты и запирает там в отчуждении от мира. Полуартифексы переосмысляют свою жизнь, свою прошлую жизнь. Один полуартифекс как-то поведал мне, что он увидел во время своего превращения, и, скажу вам, от его рассказа даже у меня застыла кровь. Но вы – случай исключительный! Лучшее творение его превосходительства! Как же он с вами угадал.

– Так что же, вы будете при нас утолять свою жажду? – поднял лохматую бровь Цингулон.

– Мне бы отпроситься ненадолго, – указательными пальцами обеих рук Репрев показал на дверь, неловко улыбаясь.

– Только ненадолго, – понимающе улыбнулся генерал.

– А что вы, позвольте полюбопытствовать, собираетесь с ней делать? – спросил доктор Харза, протирая рукавом халата очки.

– Сброшу её в вулкан! – придумал Репрев.

– В какой именно из тысячи вулканов на планете Земля вы её сбросите?

– В… Алаид.

– Ну что вы, друг мой! Алаид уже давно как спящий! Присмотритесь-ка лучше к Эребусу, – посоветовал доктор.

– Благодарю вас за совет! Так и сделаю, – протараторил Репрев, без церемоний схватил лисёнка со стола, кивнул на прощание доктору и вышел спиной из операционной.

Полуартифекс нёс лисёнка на руках, придерживая её головку и согнутые в коленках ножки-спички, а за ним развевался плащ, волнительно звеня. На пути встречались отрядовцы, стерегущие бесконечные двери, кланялись полуартифексу, и ему приходилось опрометью кивать в ответ.

«Ни конца вам, ни края… На каждом углу вас как… Где мне от вас схорониться?»

Наконец, он забрёл в одинокий коридор, никем не охраняемый, в конце которого была двухстворчатая дверь из вишневого дерева.

«Заперта… Ну, понадеемся, что внутри никого», – подумал полуартифекс и прошёл сквозь неё.

За дверью прятался лекционный зал, тёмный, с окнами, застеленными клавишами жалюзи. Только свет от проектора, стрекочущего как бьющийся об стекло комар-долгоносик, тусклой пирамидой света освещал помещение, а в пирамиде серебристым роем мошкары носились пылинки. Свет словно боялся забираться в тёмные углы зала – и неспроста: в одном из дальних углов Репреву привиделось, будто за ним наблюдают два глаза – два жёлтых ровных огонька, но стоило только встряхнуть головой, как они потухли.

На экране, словно от самосознания запечатлённого на ней ужаса, застыла фотография кинокефала (в котором полуартифекс с трудом мог разобрать кинокефала), с ног до головы обросшего кристаллами малахитовой травы или, лучше сказать, заточённого в малахитовый гроб.

Репрев положил лисёнка на стол, особо бережно обойдясь с головкой.

– Ну же, просыпайся, не время спать! – тормошил он её за щуплые острые плечики.

«Не сложнее, чем удалять из крови углекислый газ. Давай… давай удалим всё, что связано со сном».

Полуартифекс посмотрел на её крохотное тельце, словно кукольное, ненастоящее, лежащее в полутьме. «Она даже меньше Умбры… Или я и правда стал великаном, и каждый маленький ребёнок мне видится меньше, чем он есть на самом деле. Ох, Умбра, Умбра, Умбриэль, Умбриэлюшка… Не уберёг я тебя. Как я виноват… Видел бы ты этого лисёнка, Умбриэль: тоненькая, как тростинка. Если жизнь сама по себе хрупка, то до чего же хрупка жизнь кинокефалёнка. Чего стоит разломать эту тростинку? Беззащитна. Чем она может ответить любому из отряда? Коготки малы, зубки не остры. Только в жизнь вошла, она сама – жизнь, проявление жизни. Её тельце вопит: оберегайте меня, встаньте на мою защиту!.. Но Цингулон… Цингулон не достоин прощения! Медлить нельзя. Пора действовать решительно, спасти всех, кого ещё можно спасти. Но сколько их здесь? Если бы знал, в тот же миг прекратил все притворства. Есть камеры с черновыми – они ждут своего часа, чтобы отправиться на стол к доктору. И тот отряд из юных кинокефалов… они ни в чём не виноваты. Но сколько их? И этого я тоже не знаю. Чему их обучали? Может быть, убивать всех тех, кто не за нас. Хотя вряд ли им что-то угрожает.

Где отряд хранит малахитовую траву? Ведь её должно быть огромное… Сколько малахитовой травы я вообще добыл? Голова идёт кругом. Пока я здесь, не могу думать. А нужен план. И как я проверну всё в одиночку? Даже если я полуартифекс… Ладно, план такой, если кратко: выяснить, где они держат Агату. Вызволить Астру. Если и его смерть ещё не повисла на мне… Какой же я