Разумеется, моя комната совершенно не менялась, только иногда прибавлялось вещей, которые временно не использовались и перекочевали сюда из других частей дома. Вот тебе и старый телик из зала, вот тебе и доска для глажки белья, вот стремянка – хотя ума не приложу, зачем отец перетащил ее из гаража сюда. Пыли было не так уж и много, мама бы не смогла выдержать ощущения, что одна из комнат запыляется, угрожая чистоте остального дома. Прибавилось цветов на подоконнике – вот, например, этот, белый цветок с тонким изящным стеблем и удивительными лепестками, напоминающими птичьи перья. Вот и все, наверное. Все те же постеры на стенах, все та же шведская стенка, на которой я в последний раз занимался лет шесть назад, все те же старые журналы и модели космолетов на полках шкафов. Да, это место выглядело, как законсервированное в банке детство – остановившееся, замершее, покинутое. Я немного повернул один из горшков, чтобы длинные ниспадающий листья не мешали, и сел на пол, прислонившись спиной к батарее. Сейчас она, разумеется, была холодной, но тут и не в тепле дело.

Я предложил сходить вечером на движ шестерым, с тем расчетом, что как минимум половина по разным причинам откажется, или вообще не успеет прочитать сообщение. В общем-то, так и оказалось. Л.П. отказалась еще в офисе, Курт и Эйч сегодня еще даже не были в сети, хотя дело уже шло к вечеру, я звонил Вик, но она так и не взяла трубку. Зато Фай отписала пару часов назад, что тема крутая, и она пойдет, а потом как бы невзначай спросила, не звал ли я Лекса. С трудом удержавшись от того, чтобы ее подколоть, я сказал, что да, звал. И действительно, Лекс мне ответил еще днем. Он сказал, что как раз собирался где-нибудь угореть сегодня, и уже думал насчет Трикотажа. Трикотаж, также известный как улица Трикотажная, был одним из самых шумных питейных мест города. Эта длинная улица с несколькими прилегающими к ней переулками, небольшими площадями и подворьями начиналась в Верхнем городе и изгибалась вокруг здания одного из концертных холлов, чтобы закончиться образующим тупик зданием пивоваренного завода в восточной, “кирпично-брусчатой” части центра. На самом деле это был не совсем тупик – за пивоварней был выход на бетонную набережную, откуда можно было попасть на мост, пересекающий реку, к входу в центральный парк – если идти по набережной налево, и к одному из офисных кварталов – если идти по набережной направо, по обратной стороне Трикотажа. Эта улица была, наверное, одной из самых посещаемых в городе – особенно по пятницам и субботам. Но идея с бесплатными билетами на “Затмение” Лексу понравилась больше. Сейчас, после короткого обмена воспоминаниями о прошлой общей тусе на кольце, Лекс словно бы ненароком уточнил, не приходила ли мне идея позвать Фай. Уже не сдерживая насмешек, я успокоил его, что да, Фай тоже в теме, и она спрашивала то же самое о нем. Приободренный Лекс заявил, что пошел собираться. Оставался еще один билет, и я подумал, что просто отдам его кому-нибудь на входе – не продавать же то, что тебе досталось даром.

Отложив телефон, я прикрыл глаза и замер, пытаясь понять, о чем я только что мельком подумал, когда переписывался с Лексом, отложив мысль на пару секунд – и вот ее уже нет. Меня преследовало навязчивое ощущение, что я что-то забыл, причем я замечал это сегодня уже несколько раз. Как будто забыл что-то бытовое, но супер-важное, вроде включенного утюга или незапертой входной двери. Или оно было просто похоже на бытовое по ощущениям, а связано было с чем-то другим? Память наотрез отказывалась нащупать эту мысль. Входная дверь звякнула – это отец вернулся с работы. Я медленно прокручивал в голове все, что должен был сделать сегодня, проверил рюкзак – но ни единой идеи не появилось. Все было сделано, куплено, отправлено и так далее. Возможно, это было как-то связано с Минс, о которой мы недавно говорили, и мозг связал это с конвертом? Но ведь конверт я выкинул, да и мысли об отправителе этих писем уже какое-то время не вызывали хаоса в голове, не будоражили чувства, не наводили ни на какие жалящие воспоминания и образы. Так что она тут была не при делах. А что же было?

Я так и не смог вспомнить, потому что через минуту ко мне в комнату зашел отец и позвал покурить во двор. Смирившись с тем, что память отказывалась давать подсказку, я вздохнул и вышел на улицу. Мы сели на скамейку, что стояла на крыльце у задней двери дома, и отец принялся рассказывать новые байки с работы. Мои родители оба недавно вышли на пенсию, и если мать ушла с должности преподавателя немецкого в университете и смирилась с новой ролью, начав уделять свободное время своим идеям по облагораживанию участка и самого дома, то отец работу бросать не собирался. Работал он риэлтором, в основном – с частными домами, и находил в этом не только средства к существованию, но и интересное увлечение. Ему всегда нравилось много общаться с разными людьми, и о многих клиентах он рассказывал нам. Сейчас он занимался продажей дома известного местного рэпера, которого я сам периодически слушал. В жизни чувак, по словам отца, оказался весьма простым и приятным парнем, но дома у него был настоящий трэш. Еще оказалось, что стремянка у меня в комнате обосновалась из-за того, что отец решил заняться ремонтом гаража, и все шло к тому, что выездные ворота все же будут починены. С отцом, разумеется, было общаться проще, чем с матерью – отцы всегда понимали желание своих детей съехать подальше, как только у тех появится такая возможность, и относились к этому проще, как и к жизни в целом. Действительно, если тебе перевалило уже за шестой десяток, и ты уверенно приближаешься к шестидесяти, у тебя есть жена, которая хозяйничает по дому, и двое детей, которые уже более-менее выросли и стали самостоятельными – о чем дальше беспокоиться, ведь твои главные квесты, по мнению общества, в этой игре выполнены? Остается только спокойно и в свое удовольствие дожить отведенный тебе век.

Вскоре мать вышла на улицу и, дежурно возмутившись курению, позвала нас на ужин. Ближайшие минут пятнадцать мы, как образцово-показательная семья, сидели за одним столом и с аппетитом поедали что-то вроде пасты, в маминой интерпретации. Я был вынужден – даже не особо покривив душой – ответить, что да, конечно, это вкуснее всяких бургеров, и довольная собой мать принялась рассказывать о том, как недавно хотела приготовить плов в кухонном комбайне, но отцу отчего-то не понравилось, и она решила, что для плова комбайн не годится. Отец только пожал плечами – зная, сколько он ест, я бы не удивился, если бы он вообще такого не помнил. Когда мама отвлеклась на обсуждение с сестренкой автошколы, в которую та собиралась скоро записаться, я улучил момент и под столом протянул уже долго выжидающему рядом Кубрику кусок мяса. Тот благодарно махнул мне по ноге хвостом и принялся абсолютно беззвучно жевать добычу.

Ближе к половине девятого я встал из-за стола, вымыл свою тарелку в мойке и пошел в комнату за рюкзаком. Еще раз убедившись, что все на месте, я ничего не выложил дома и не забыл, я напоследок взглянул на новый странный цветок и пошел на кухню. Мать убедительно напомнила про чебуреки в морозилке, и мне не оставалось ничего, кроме как переложить штук шесть в пакет и засунуть в рюкзак. Ну, это явно лучше, чем есть те же чебуреки, но магазинные, которые и рядом с домашними не валялись. Я попрощался с мамой, чмокнув ее в щеку и поблагодарив за еду, погладил довольного Кубрика, который даже замурлыкал, выказывая признательность за мясо, слегка стукнул Чу пальцем по макушке – она попыталась достать меня локтем с разворота, но не вышло – и привычно стрельнул сигарету отцу, который всегда считал, что грех не попросить сигарету у того, кто уходит.