Через несколько минут я уже был в магазине, неторопливо шагал между витрин и разглядывал ассортимент, бессознательно почесывая бороду. Я остановился на паре небольших черных блокнотов и долго раздумывал, выбирая между набором гелевых ручек и шариковых, в итоге взяв гелевые. Расплатившись на кассе, я вышел из магазина ближе к половине седьмого, перед самым закрытием. Кассир, с которой я был немного знаком, вышла за мной на последний перекур – кому не было знакомо это желание хоть немного приблизить конец рабочего дня, пусть даже он вот-вот закончится сам по себе. Мы курили и болтали обо всяких незначительных мелочах, я спросил, как у нее продвигаются дела с публикациями детских историй в местной газете, она спросила, дописал ли я уже книгу. Со вздохом облегчения – не первым и не последним по этому поводу – я сказал, что сегодня отправил чистовик редактору, так что, можно сказать, дело сделано.

Попрощавшись с ней, я вернулся на ту дорогу, которой шел утром с остановки, чтобы теперь сесть на ней в уже другой трамвай и доехать до дома родителей. Туда можно было добраться и автобусом, но трамваи мне нравились куда больше. По пути мне встретилась белая кошка, сидящая на скамейке. Я машинально наклонился, чтобы погладить ее, ожидая, что животное, как это всегда бывает с бродячими кошками, отскочит с недоверием, но к моему удивлению, этого не произошло. Кошка осталась сидеть на месте, только повела ухом и зажмурилась. Отворачиваясь от нее, я как будто заметил что-то странное: мне показалось, что кошка на секунду дернулась, словно сдвинулась немного вправо и вернулась обратно. Встряхнув головой, я пошел дальше.

В плеере выпала песня Джима Стерджесса, в которой он задавался риторическим – а может и нет – вопросом, почему нельзя прожить ту жизнь, которая видится в мечтах. Надо признаться, я и сам часто думал об этом. Действительно, почему люди не умеют перемещаться пусть даже не во времени, а между различными вариантами реальности, почему им недоступна настоящая свобода, власть над своей судьбой? Если бы они могли, например, в определенный момент устанавливать что-то вроде ключевой точки, и начального пункта, после которого бы существовали в виде бестелесного сознания, наблюдая возможные варианты развития реальности. А затем, увидев достаточно вариантов – хоть два, хоть тысячу, лишь бы было время и возможность все их отследить – воплощались бы в том их них, который их больше устраивает. Это ведь совершенно безвредно для других людей, значит, с точки зрения морали вопросов нет. Да, в какой-то степени это обман и времени, и пространства, и вообще природы вещей, но раз никому от этого не плохо – и что с того, что обман? Ведь если хорошенько задуматься, то становится очевидным: все или абсолютно неопределенно, или абсолютно предопределено. Вокруг нас или хаос случайностей, или неотвратимая череда последствий. И если это череда последствий, то не было смысла вообще что-то делать. А если хаос, то его можно упорядочить, подчинить – научным путем или иными способами. Однако же не могут, не умеют.

Пока я шел от магазина, что был рядом со зданием студии, до трамвайной остановки, мне казалось, что кто-то идет за мной – не просто следует куда-то той же дорогой, что и я, а целенаправленно следует именно за мной. Сложно объяснить, почему я так подумал, но сняв наушники и остановившись у тротуара в ожидании подъезжающего трамвая, я оглянулся. Только пять человек, что были на остановке раньше меня, да женщина с собачкой, прогуливающаяся по улице – однако, в противоположную сторону. Осуждающе покачав головой своей неожиданной паранойе, я вновь нацепил наушники и шагнул в открывшиеся двери трамвая.

* * *

Когда я подходил к дому, на часах было еще без пяти семь, и я решил перекурить. У матери было сильное предубеждение против курения, особенно – на территории ее дома. Добрая половина их с отцом бытовых ссор начиналась с того, что вскрывался факт курения в неположенном месте (обычно в туалете), а дальше уже пошло-поехало. Мое курение не одобрялось даже на улице во дворе, и каждый раз мать, учуяв запах табака после моего возвращения со двора, разрождалась пространной тирадой о вреде курения, каждую из которых я помнил наизусть и иногда в превентивных целях сам произносил, что, впрочем, не помогало, и мне все равно ставили в пример сестренку, которая не курила, не пила и ела здоровую пищу. Насчет второго мама и папа, разумеется, заблуждались, просто Чу была мастером шифрования даже получше меня, и даже когда и выпивала с кем-то из своих друзей – а может, и с парнем – умудрялась не вызывать совершенно никаких подозрений по возвращении домой. Моя сестра – она была на три года младше меня – еще жила с родителями, хотя я был уверен, что Чу не продержится еще хотя бы год, уж слишком она была свободолюбивая. Пока что ее в родном гнезде держали финансы. Чу уже долго искала работу – поначалу такую, которую можно было совмещать с учебой, а после выпуска в этом году решила непременно устроиться по специальности, в компьютерную лингвистику. Я уже много раз предлагал ей работу у нас в студии, благо возможностей хватало – то кто-то уйдет, то очередное расширение случится. Но сестренка была упряма и не хотела пользоваться, как она говорила, “блатским братом”. Впрочем, недавно у нее получилось найти что-то по специальности, связанное с машинным обучением языкам, так что моя ставка – поработает с полгода, пока не соберет достаточно денег, чтобы съехать. Все-таки жить с родителями, когда ты старше двадцати, то еще испытание, пусть даже и семья нормальная. Людям вообще непросто жить с другими людьми на постоянной основе. Быт подминает под себя все прочее, выходя в любом сожительстве на передний план, тем самым доказывая, что все мы в первую очередь беспокоимся о собственных интересах, и свой комфорт ставим выше чужого.

Пока я курил, в какой-то момент на одном из столбов зеленого металлического забора возник массивный черный кот. Уже не молодой, но и пока далекий от кошачьей старости, слегка пухлый, как и многие домашние коты, с яркими оранжевыми глазами, которые при суженных зрачках даже слегка напоминали глаза рептилии.

– Привет, Кубрик. Куда-то собрался?

Кот задумался и через несколько секунд решил, что никуда пока что не собирается, и занял классическую кошачью позу – лег на живот, поджав лапы под себя. Я протянул руку и погладил его по лоснящейся спине, и кот довольно зажмурил глаза. На самом деле Кубрик не особо жаловал всякие нежности, но от меня их терпел – только я один никогда не отказывал ему в добавке и не слишком пытал тисканиями и прочими посягательствами на свободу – и когда он был еще котенком, а я жил с родителями, и сейчас во время моих периодических визитов к семье. Впрочем, кот наверняка думал, что я приезжаю именно к нему.

– Ничего у вас не меняется, а? Ни ворота гаража не починили, ни тебе ошейник не повесили, ни мелкая не съехала. – я задумчиво чесал кота за ухом, и он выражал молчаливое согласие – впрочем, отсутствию ошейника наверняка и рад был. – Это мне тут и нравится. Что всегда находишь то, чего ждешь.

Я затушил сигарету и выкинул в жестяную банку, что стояла у ворот. Открыл ворота ключом – до смешного маленьким по сравнению с массивной стальной створкой – и зашел во двор. Проверив почту и ничего там не обнаружив, я направился к входу в дом. На пороге я обернулся и вопросительно глянул на Кубрика. Тот желания идти домой не выражал, ну или ждал, пока я начну закрывать за собой дверь изнутри, как это часто бывает с котами. Я пожал плечами и зашел внутрь, закрыв за собой.