Выйдя из дома, я зашел в небольшой магазинчик через дорогу, где купил пачку апельсинового сока, после чего заказал такси до съемной квартиры, чтобы оставить там все лишнее перед тем, как двинуться на кольцо. На часах было 20:35.

* * *

Приехав домой, я поставил сок в холодильник, кинул чебуреки в морозилку, выложил из рюкзака блокноты и набор ручек, оставив их на рабочем столе. Все остальные нужные вещи – ключи, прозрачный пузырек с таблетками, паспорт, компактные наушники-затычки вместо стандартных накладных, пачку сигарет, четыре билета – я рассортировал по карманам джинсов и темно-красной толстовки, рассудив, что через час-два на улице будет уже слишком прохладно для футболки, пусть даже плотной. За воротник толстовки я зацепил и очки.

Я умылся холодной водой и пару раз пшикнул духами с верхней полки в ванной – подарок Минс, который держался уже почти год, но все же вот-вот закончится. Половина упаковки жвачки нашлась в кармане ветровки в шкафу, и там же неожиданно обнаружилось несколько мелких купюр и горстка монет. Все это перекочевало в задний карман джинсов. Еще раз проверив все снаряжение и сменив кеды на цветастые кроссовки, которые было куда сложнее оттоптать на танцполе, я удовлетворенно кивнул и вышел из дома.

Добираться до пункта назначения на трамвае было не слишком удобно – пришлось бы делать пересадку на бульваре, ждать единственного трамвая, который оттуда ходил до Старого города, да и от нужной остановки до кирпички топать довольно долго, а я, хоть и поужинал у родителей, все же хотел перед всем действом зайти куда-нибудь слегка перекусить – на “Затмении”, как и на большинстве подобных мероприятий, можно было только выпить, а из еды была лишь опциональная закуска к шотам в виде долек апельсина или грейпфрута. Всего пару раз я наблюдал на тусах небольшую будку с бельгийской картошкой-фри, и оба раза мне к тому моменту было уже не до еды. Прокрутив в голове эту мысленную цепочку, я решил добраться до места на метро, которое обычно игнорировал. Закурив сигарету и включив музыку в наушниках, я двинулся в сторону ближайшей станции метро, которая была в минутах пяти ходьбы от моего дома – в кои-то веки этот пункт в описании квартиры в объявлении не оказался приукрашенным в несколько раз.

В целом я не очень любил метро по трем причинам. Первая – мне по какому-то роковому невезению почти всегда нужно было сделать как минимум одну пересадку, чтобы доехать в нужное место. Вторая – станции некоторых веток были заложены довольно глубоко, и долгие поездки на эскалаторе частично нивелировали преимущество по скорости перед наземным транспортом. Третья была совершенно очевидна – совершенно неадекватное количество людей вплоть до шести-семи часов вечера, по некоторым направлениям и того дольше, следовательно – теснота и духота. Однако ездить именно в Старый город из текущей квартиры оказалось не так уж и неудобно: проехать нужно было шесть станций в пределах одной ветки, и на середине этого пути, когда и начинался Старый город, поезд выныривал наружу и ехал по поверхности следующий несколько станций, пока не покидал исторический район. Видимо, это решение, примененное еще на паре участков по всему городу, было призвано придать месту больший колорит – сами наземные станции имели весьма классический вид, без потерь по функциональности. Это походило на поездку в скоростном трамвае, так что мне было не на что жаловаться, к тому же в такое время – а было уже без пяти девять – пассажиропоток заметно уменьшался.

Я ступил на платформу одновременно с тем, как прибыл поезд, и мне даже не пришлось останавливаться или ускоряться – я пересек платформу и вошел в вагон ровно в том же темпе, что спускался по лестнице, и двери сомкнулись сразу после того, как я занял угловое место в правой части вагона. Мне всегда нравились такие моменты, когда по случайности мой тайминг был идеален, как, например, когда я подходил к пешеходному переходу ровно в ту секунду, что зажигался разрешающий сигнал светофора. Иногда я думал о том, как было бы приятно постоянно жить в идеальном тайминге, ни для чего не ускоряясь, не замедляясь, не останавливаясь. Наверное, это ощущается так, словно весь мир подстраивается под тебя. Да, это наверняка позволяет любому человеку почувствовать себя действительно особенным и исключительным, в противоположность почти всему, что с нами обычно происходит каждый день.

Вагон был непривычно пуст, даже с учетом позднего времени – вместе со мной в нем находилось человек десять, не больше, хотя и в соседнем вагоне было примерно так же. Я не взглянул на табло ожидания, но, скорее всего, поезд прибыл почти сразу за предыдущим. Я переключил в плеере атмосферных, но меланхоличных Riverside на более легковесную дженерик-попсу, куда более подходящую для создания правильного настроения перед движем.

Большинство из пассажиров уткнулись в экраны телефонов, несколько человек дремали, кто – поклевывая головой в такт движению поезда, кто – запрокинув голову назад и открыв рот. Глядя на них, мне и самому слегка захотелось спать, по телу прошла легкая дрожь, я подавил зевок и пару раз дернул себя за мочку уха. Что же было лучше – шумная веселая тусовка с музыкой и выпивкой, с кучей народа, ярким светом и содрогающимся от битов полом, или крепкий долгий сон, после которого чувствуешь себя отдохнувшим, в котором было что-то интересное, чего не могло быть в реальном мире? Но ведь любой сон рано или поздно заканчивается. С другой стороны, тусовка тоже заканчивается – если только ты не живешь там, где даже утром и днем можно найти место, в котором, как и во сне, легко скрыться от реальности. С третьей стороны, присниться может что угодно – в том числе и эти несколько часов отрыва под рев музыки, со случайными знакомствами и плывущей головой, частично ослабив контроль над собой, который, как оказывается именно в такие моменты, мешал жить, был прослойкой между миром и твоим мироощущением, делая естественное искусственным и простое – сложным. С четвертой стороны, детализация снов оставляла желать лучшего, как и их запоминание. С пятой стороны, считалось, что это можно изменить путем долгой работы над осознанными сновидениями. С шестой стороны, это было ужасно сложно и долго, да и ничего не гарантировало. И все же я не знал точно, что я предпочитал больше – сон или реальность. Этот вопрос был слишком запутанным и разносторонним, и каждый раз в новой ситуации с новым контекстом ответ получался разный.

Поезд, проехав три станции, вынырнул на поверхность, и мне открылся шикарный вид: тонущий в сумерках и источающий прохладное спокойствие парк, что лежал между путями и грузным силуэтом Старого города, линия горизонта которого была подсвечена необычно розовым закатным солнцем, взметнувшаяся со столба стая птиц, напуганная проносящимся мимо них поездом, сверкнувшая на миг в воздухе тонкая нить – быть может, паутина, свитая старательным пауком между оградой путей и одной из стоек, что вырастали из этой ограды на равном друг от друга расстоянии, движение кажущихся отсюда миниатюрными людей по мощеным булыжником улицам, между кирпичных зданий арт-галерей, белеющих стен церквей, мраморных колонн музеев и невысоких башенок отреставрированного форта. В такие моменты я испытывал очень краткое, но сильное чувство, похожее на какой-то чуть ли не мистический опыт – единение со временем и пространством, острый творческий порыв, когда тонущий во вдохновении мозг, запечатлев яркую картинку окружающего мира, за доли секунды строил на ее основе сюжеты, создавал образы, высвечивал неуловимые, но манящие детали мира, который можно на этом построить, выдернуть из пустоты небытия, облечь в форму, став для этого мира богом. Но чувство это было очень мимолетно, и уже через несколько секунд, максимум – через минуту, яркий образ пропадал из воображения, переставал быть таким реальным. Но даже этих коротких секунд мне хватало, чтобы почерпнуть из момента хотя бы что-то, почерпнуть и запомнить свои ощущения и впечатления, зафиксировать мысли и детали, чтобы потом перенести это на бумагу – хотя бы в какой-то степени оживив этот мир.