профессии аудитора), Пе́трович разглядывал внутреннее убранство церкви. Он мало что понимал во фресках и капеллах, но зато хорошо усвоил уроки его любимых авторов средневековых историй. Отец Бонифаций[24]. «Надо же, какое совпадение», – сказал Шнайдер, рассматривая его зажигалку, сделанную на том же заводе, что и роковой именной пистолет. Гай Фокс от религии, неужели ты, как и твой святой, тоже прибыл на континент обращать язычников? Так и подмывало спросить: «А вы говорите по-английски?»

Они обошли алтарь. «Здесь и находится, – сказал пресвитер, – то, что вас интересует». Он открыл маленькую дверцу. Там показалась достаточно просторная комната. «Ничего примечательного, я так, – подумал Пе́трович, – и представлял себе место для душеспасительных бесед». Все аккуратно и добротно отремонтировано, но это все никак не тянет на тридцать квадратных метров. Его внимание привлекла дверь в задней стене комнаты.

– А эта дверь, куда она ведет?

– Видите ли, – обратился к нему Дон Кихот, а Санчо Панса стоял и только кивал головой, – там раньше располагалась келья нашего звонаря. Но он почил, нам пришлось оборудовать автоматическую звонницу, а келью занял отец Бонифаций. Он решил жить при приходе и с одобрения общины переехал сюда. Конечно, там мы тоже сделали ремонт. В общей сложности и получилось тридцать квадратных метров.

Пе́трович сделал шаг в направлении двери, но его мягко удержала рука секретаря:

– Но мы же не будем вторгаться в частные покои отца Бонифация, не так ли?

Пе́трович обернулся, посмотрел на добродушное лицо священника (нет, это даже не Санчо Панса, а как будто только что вышедший из-под пера Ярослава Гашека священник-пивовар) и утвердительно кивнул головой.

Обратно они ехали в хорошем расположении духа, секретарь – потому, что визит прошел гладко, а аудитор – потому, что священника с таким лицом можно вычеркнуть из всех списков всех подозрений. Конечно, и в таком тихом омуте может что-то водиться, но, скорее всего, шулер, говоря о мальчиках, просто злословил.

Секретарь выразил готовность довезти аудитора до самого бюро, и Пе́трович не возражал. Но пауза немного затянулась, и он – не просто так, он уже настроился на новости от Любляны, вспомнил ее брови – поэтому спросил:

– А у кого-нибудь из членов вашего клуба нет такой привычки – по-актерски поднимать брови?

– А почему вы спросили?

Встречный вопрос был задан настолько благодушно, совсем не как прежде, и, пользуясь моментом, Пе́трович продолжил:

– Да сегодня показалось… И подумалось – нет ли среди ваших членов бывших актеров?

– Актеры есть, – секретарь добродушно и неспешно крутил «баранку», – причем, как вы верно подметили, бывшие. Даже отказываются играть в наших спектаклях. Но такой привычки я не припоминаю. Да и разглядываю я их, по сути, только один раз – при записи в клуб. Хотя нет, вспомнил. Был здесь когда-то один. Я его запомнил, потому что из-за него нам пришлось уволить юриста. Постфактум. – Секретарь сделал паузу, видно, подбирал подходящее слово, чтобы не оскорбить память усопшего, но не нашел. – Тот оказался бессребреником. Ничего. Ни денег, ни дома, ни квартиры. Я тогда страшно ругался. Так вот, тот как раз при чтении договора несколько раз поднимал бровь. Причем одну. Вот мы и приехали. Спасибо – и до завтра.

– Это вам спасибо.

Пе́трович поднимался по лестнице в чудесном настроении. Ах ты, сукин сын! Мелкий шулер. Неудачник. Даже девочку руками потрогать не можешь из-за своей экземы. И всех от зависти мешаешь с дерьмом. Может, на меня никакого компромата нет? Он открыл дверь приемной, и из-за стола поднялась очень встревоженная Любляна:

– Дорогой, я с таким нетерпением тебя сегодня ждала. Когда я вчера передала твое приглашение Кристине, она сказала, что обязательно придет и что будет очень осторожной, поскольку сама боится тех, из клуба, – тут Любляна кивнула головой куда-то в сторону, – какого – она не сказала. Я всю ночь не спала, крутилась, утром в библиотеку – выполнять твое задание. К сожалению, у них нет подшивок провинциальных газет. Но, поскольку у меня оставалось время, я стала искать по электронному каталогу про клубы, про самоубийц. И вот что я нашла. С тем же адресом, который ты написал для Милены.

Знакомая страница из статистического справочника. Пе́трович улыбнулся.

– Что ты улыбаешься? Наш клиент – клуб самоубийц?

Пе́трович подошел и обнял ее. Секретарша стала вырываться из его объятий:

– Перестань улыбаться! Все, сегодня ты переезжаешь ко мне. Так будет безопаснее.

– Дорогая, твои опасения напрасные. Все идет своим чередом. Да, это клуб, главной задачей которого является избавление отчаявшихся людей от их навязчивой идеи. И поскольку они ведут кое-какую хозяйственную деятельность, то им понадобился аудитор. Мне тоже поначалу было не по себе, но оказалось, что мои страхи безосновательные. Я и твоей Кристине завтра скажу, что беспокоиться незачем.

– Точно?

– Да. Да.

– Тогда держи, – и Любляна протянула страницу рукописного текста.

– Что это такое?

– Когда я не нашла подшивок газет из Рейнензиштадта, я вспомнила, что тебя интересовали рождественские гулянья, и позвонила туда, в их «Гранд-отель». Там оказался очень любезный мальчик, он даже хотел мне отправить по факсу рекламный буклет, но тот не пролезал в аппарат: бумага плотная. Поэтому он мне все с этого буклета продиктовал, а я записала. Все, что у них происходило перед Рождеством.

Пе́трович глянул на список. «Какая ты умница», – подумал он. Как он и предполагал: скачки и еще карточный турнир, праздничное ледовое шоу, танцы, спектакли и гулянья. А на закуску – европейская премьера американского вестерна. Аудитор наклонился и поцеловал Любляну.

– Пошли выпьем?

Цифры

Утро все расставило на свои места. Успокаиваться рано. Все-таки они вышли на него через информацию от братьев Клемен. То же мне, повелся на добродушный вид священника. Нет, надо продолжать делать то, что было задумано. И отрабатывать каждую крупицу полученных сведений. С этой мыслью он подошел к стеллажу, взял опять папку договоров с персоналом и стал перелистывать ее начало, где могли содержаться сведения о расторжении договора с прежним юристом, тем, о котором вчера поведал Оле-Лукойе. Так, нашел. Сама дата ни о чем не говорила, но где-то в памяти осел год и месяц. Конечно, это же первая распечатка Любляны. Ганс Бауэр. Рейнензиштадт. Ненайденный утопленник. Надо же, как они все любят это озеро. Это тоже ни о чем не говорит, но молодец, что вспомнил.

Пе́трович вернулся к проверке. Сегодня только цифры, цифры и цифры. Никаких рассуждений. Потому что любая пауза заполнялась мыслью, что сегодня вечером он увидит Кристину.

Так, под вереницы цифр и прошел весь день.