принятием обязательств. По словам экономиста из Корнеллского университета Роберта Фрэнка, социальные эмоции – это «страсти в рамках разума»{163}. Любовь, гордость, стыд и праведный гнев лишь кажутся иррациональными. На самом деле на мгновение оказываться во власти неуправляемых эмоций, когда этого требует ситуация, в наших долгосрочных интересах. Подобно веревкам, связавшим Одиссея, эмоции способны выступать в качестве инструментов приверженности только потому, что мы не можем просто взять и освободиться от них. Влюбляясь или принося искреннюю клятву верности группе, мы фактически привязываем себя к мачте, сковываем себя эмоциональной приверженностью, которая не позволит нам предать других при неизбежном возникновении такого искушения. Это поразительно эффективная стратегия, объясняющая, почему так много влюбленных пар сохраняют взаимную привязанность, студенты помогают друг другу перевозить диваны, а угодившие за решетку члены банд непоколебимо отказываются стучать прокурору на сотоварищей.

Необходимость доверия в отношениях между людьми очевидна не только когда речь идет о дилемме заключенного. Она очевидна и в других отношениях, неделового характера, которыми управляют преданность и взаимозависимость, классическими примерами являются отношения родителя и ребенка, больного и сиделки{164}. Мы реже осознаем, что даже взаимодействия, внешне кажущиеся сугубо деловыми, могут иметь место лишь на более глубоком фундаменте подразумеваемого доверия. Когда я плачу четыре доллара за хот-дог владельцу уличного лотка, обмен денег на сосиску опирается на комплекс допущений, таких многочисленных, что составить их полный список невозможно. Хот-дог приготовлен как следует. Он не был сознательно загрязнен. Купюры, которые я за него даю, не поддельные. Хот-дог содержит (хотя бы по большей части) говядину или свинину, а не собачатину. Ничто из этого не прописывается в явном виде, но тем не менее уверенно принимается за данность. Еще и поэтому всплывающие иногда факты нарушения одной из этих составляющих базового доверия кажутся настолько вопиющими: «Собачье мясо в хот-доге соседского торговца!», «Отец семейства из нашего квартала расплатился в парке игрушечными деньгами!». Сенсационные заголовки таблоидов лишь подчеркивают всю глубину нашей веры в эти базовые допущения и то, насколько редко они нарушаются.

Что касается доверия и коллективных уз, то, как и в случае креативности и обучения традициям, дети значительно опережают взрослых. Дети приходят в мир с острой, почти отчаянной потребностью сблизиться с членами своей культурной группы и доверять им. Это очевидно каждому, к кому в переполненной зоне ожидания аэропорта подходили разговорчивые четырехлетки, чтобы многословной скороговоркой познакомить с биографией своих кукол. На самом деле именно вследствие готовности детей доверять другим, включая совершенно посторонних людей, и взаимодействовать с ними злоупотребление этим доверием настолько трагично и чудовищно. Точно так же отсутствие доверия у ребенка – признак того, что в его окружении происходит что-то ужасное.

В деле доверия, как и креативности с обучением, важна игра. Повсеместно в мире животных игра позволяет отрабатывать важные взрослые навыки, такие как охота или драка, и дает молодым особям возможность выработать структуры социальной иерархии. Принципиально важно, однако, и то, что игра позволяет упражняться в доверии. Согласно наблюдениям специалиста по поведению животных Марка Бекоффа, игра обычно включает сознательную уязвимость – вспомните, как играющая собака подставляет живот или шею, – а также сигналы, что особи можно доверять. Игриво прогибаясь, собаки, приветствующие друг друга на публике перед тем, как затеять шутливую потасовку, подают именно такой сигнал: если ты тоже прогнешь спину, это будет означать, что мы договорились войти в мир игры, где наши укусы будут неглубокими, рычание не всерьез и мы будем по очереди доминировать{165}. Хотя исследователи долгое время считали, что главная функция игры – отработка навыков и тренировка, функция социализации и создания доверия представляется более основополагающей. Стюарт Браун пишет: «Кошки, лишенные возможности устраивать шутливые драки, могут прекрасно охотиться. Чего они не могут – чему никогда не научаются – это успешно социализироваться. Кошки и другие социальные млекопитающие, например крысы, если по-настоящему лишить их возможности играть, становятся неспособными однозначно отличить друга от врага, неверно трактуют социальные сигналы и либо ведут себя чрезмерно агрессивно, либо уклоняются от нормальных социальных моделей взаимодействия»{166}.

Как и в случае других ребяческих признаков, взрослые люди остаются настолько игривыми и доверчивыми, что больше напоминают лабрадоров, чем взрослых волков или шимпанзе. Если взрослый волк или шимпанзе показывает зубы, лучше спасайтесь. Люди, даже взрослые, чаще гоняются за мячиками, чем добиваются доминирования. Мы с поразительной готовностью играем с друзьями, знакомыми и даже с незнакомцами, разве что подшучивание или игра слов постепенно приходят на смену веселой потасовке. Когда я подкалываю продавца хот-догов по поводу его приверженности «Метс»[18], о чем свидетельствует его бейсболка, мы становимся очень похожи на двух резвящихся в парке собак. Мои вербальные укусы лишь прикидываются настоящими, они не призваны действительно ранить, и такое поддразнивание создает преходящую, но важную в многолюдном мегаполисе доверительность. Напротив, если вы, образно говоря, заденете любимую бейсбольную команду какого-нибудь шимпанзе, то, скорее всего, останетесь без руки. Люди сохраняют во взрослом возрасте сложные и изощренные когнитивные механизмы, необходимые для игры, и продолжают получать удовольствие от игр с другими. В этом факте отражается колоссальная важность доверия во всех людских делах.

Как вернуть себе ум ребенка

Итак, продолжительную незрелость и сохранение детских черт во взрослом возрасте можно считать реакцией человека на требования, предъявляемые «тремя К». На протяжении детства и юности мы переживаем долгий период развития, во время которого наш ум хаотически перескакивает с одной мысли на другую. Мы открыты для новой информации, которую активно поглощаем, и одновременно доверяем другим людям и сами заслуживаем доверия, хотя по мере взросления все в меньшей степени. Однако и став взрослыми, мы, чтобы быть успешными в невероятно странной экологической нише, которую сами для себя создали, должны оставаться гениями креативности, способными усваивать и передавать культуру, а также выстраивать доверительные отношения друг с другом и решать дилеммы кооперации, требующие взаимной приверженности. Мы как биологический вид являемся лабрадорами мира приматов, сохраняющими признаки ребенка и во взрослые годы.

Тем не менее, как свидетельствуют бесчисленные мифы и детские истории, ребячливая игривость – наше уникальное отличие от других приматов – постепенно утрачивается. Мы обмениваемся шутками с продавцом хот-догов, но наскоро, потому что опаздываем на работу. У взрослого человека стремление, как в детстве, бесцельно бродить, рассматривать козявки и играть оказывается подчинено производственной рутине. Встать, одеться, добраться до работы, отработать, поесть, поспать, повторить. Это царство префронтальной коры, центра исполнительного контроля, и неслучайно созреванию этой области мозга сопутствует растущая способность удерживать внимание на задаче, откладывать удовольствие и подчинять эмоции и мечты абстрактному мышлению и достижению практических целей.

Иначе и быть не может. Честно говоря, дети, какими бы забавными и милыми они ни были, – совершенно бесполезные существа. Если бы от них что-то зависело, нам бы пришел конец. Моя 13-летняя дочь забывает выключить духовку, не может без напоминания выгулять собаку или хотя бы развесить влажное полотенце для просушки, а не бросать его на пол. Тем не менее она сверхэффективна и в высшей степени сосредоточена по сравнению с самой собой в пятилетнем возрасте. Префронтальная кора – физиологически дорогостоящая система, и мы выработали ее у себя не просто так. Способность удерживать внимание на задаче, подавлять эмоции и откладывать удовольствие – принципиально важные признаки человека. Мы не можем вечно оставаться детьми.

Поэтому не следует придавать слишком большое значение способности четырехлетнего ребенка обскакать взрослого в контринтуитивном варианте теста со световым детектором. Рассуждая об очевидном преимуществе детей в плане креативности, Элисон Гопник проводит аналогию с корпоративным миром:

Между детьми и взрослыми существует своего рода эволюционное разделение труда. Дети – это отдел НИОКР человеческого племени: витающие в облаках участники мозговых штурмов. Взрослые – это производство и маркетинг. Дети совершают открытия, мы воплощаем их в жизнь. Они выдумывают миллион новых идей, по большей части бесполезных, а мы выбираем из них три или четыре удачных и превращаем в реальность{167}.

Недостаток