«Я ведь только туда и обратно, — думал он, шагая вниз по тропе и глядя, как между темными стволами алеет над озером закат. — К утру обернусь. Вяйно запретил мне только спать вне его дома, а о том, что нельзя оттуда выходить, уговора не было. Спать не буду — уж сегодня-то ночью мне точно будет не до сна! Приведу Айникки на гору, а тем временем, глядишь, Вяйно разберется с подменышем и вернется. Потом сядем в лодку и поплывем с милой на Лосиный остров — никто нас не догонит!»

Когда солнце скрылось за деревьями, Йокахайнен остановился на ночевку в распадке у ручья между двумя холмами. Ему сразу приглянулось это место — оно выглядело приятным и безопасным. Вокруг стеной стоял бор, подлесок полнился вечерними тенями. Летом саами кочевали по краю лесов, среди сопок, поросших чахлым ползучим березняком, но в карьяльские хвойные леса не забирались — это была уже не их земля. Йокахайнен даже не пытался сам выбирать дорогу. Он положился на своего ездового оленя, надеясь, что тот не заберется в болото или совсем уж непроходимую чащу, и только приблизительно соблюдал нужное направление.

Прежде чем разжечь костер, Йокахайнен почтил здешних богов и особо — Тапио, хозяина леса. Старейшины предупреждали его, что лесные и водяные боги в южных землях очень сильны и коварны. Но Йокахайнен чужих богов не опасался. Он знал, как вести себя с ними правильным образом. Правила были просты — будь вежлив и не нарушай запретов. А если что, не стесняйся показывать силу — свою и тех, кто за тобой.

Йокахайнен стреножил оленя и пустил его пастись. Среди поклажи была кожаная палатка, но ставить он ее не стал, ведь дождя не предвиделось. Как здесь тепло, даже вечером! Он остался в одной нижней шерстяной рубашке, но все равно вспотел. Снял сапоги, с удовольствием ополоснул в ручье босые ноги. Удачное время для путешествия — конец лета. Тундра, сопки и лес полны пищи, звери сыты. А черники, брусники здесь целые поля. И нет гнуса, так донимавшего на оленьих пастбищах!

Когда прогорел хворост, Йокахайнен повесил над ним котелок, растопил в воде кусочки жира, посолил, кинул полоски сушеного мяса. Втянул запах ноздрями, сглотнул слюну. Едва дождавшись, пока варево остынет, выловил пальцами мясо, потом выпил взвар и откинулся на спину. Молодому саами было хорошо и спокойно, как будто его не окружала чужая земля, а впереди не ждал бой, из которого он едва ли сможет выйти победителем. Бой с Вяйнемейненом! С тем единственным чародеем, которого опасались похъёльцы, который когда-то посмел вызвать тунов на бой на их собственной земле — и победить. С той легендарной поры прошли десятилетия, если не века, но саами хранили память о его подвигах, втайне лелея надежду на избавление от похъёльского ига. А Рауни, его учитель, послал его эту надежду убить.

Что ж, не в первый раз.

…Сквозь буран едва виднелись покатые крыши пограничной заставы, приземистые длинные дома превращались в стойбище огромных сугробов. Над ними вздымались острые вершины, серые ребра скал, отполированные и заточенные ветром — неприступные утесы Похъёлы. Снег заносил заставу, сглаживал выступы крыш. Еще несколько дней такой пурги — и на месте заставы ляжет ровное снежное поле.

Йокахайнен стоял один на обледенелом, открытом всем ветрам скальном карнизе на высоте пятидесяти локтей над заставой, поглядывал вниз и ждал. На пронизывающем ветру он давно замерз, несмотря на утепленную парку из шкуры белого медведя. Лицо он спрятал под капюшоном, но снег ухитрялся набиваться даже в швы. Мороз был не единственной причиной для тревоги — Йокахайнен серьезно опасался, что его попросту сдует. Но его лицо было спокойно. Волноваться бесполезно — все равно самому ему не спуститься. И нет никакой уверенности, что Рауни ему поможет. Сыну Лоухи может прийти в голову всё что угодно.

Йокахайнен привык к мысли, что может умереть в любой миг. Давно уже он перестал бояться — и смерти, и туна, который для него эту смерть олицетворял. Незаметно для себя, он как будто перешел какую-то грань, за которой страх за свою жизнь исчез, как нечто бесполезное и несущественное. Его это даже успокаивало. Это значило, что он неуязвим; что тун на самом деле не имеет над ним никакой власти. Понимание этого удивительным образом окрыляло Йокахайнена, пробуждало в нем огромные силы.

Кроме того, он был уверен, что Рауни это тоже видит и понимает. И главное — по-своему ценит. Йокахайнен знал, что тун не встречал ничего подобного ни в одном человеке. И как только Йокахайнен утратит это необъяснимое бесстрашие, он перестанет быть другом туна и его учеником — превратится в то же, что и остальные саами, — в раба, а при случае, и в пищу. Возможно, именно поэтому сын Лоухи и саами шли вперед вместе как по ледяному карнизу — каждый шаг был смертельно опасен, обратного пути не было. Наверно, это и есть путь похъёльского колдовства.

Тун прилетел внезапно. Как огромный ком снега, рухнул на карниз в вихре поземки, отряхнул черные крылья. На голове Рауни красовалась гладкая ушастая шапочка, плотно прилегающая к коже.

— Вот это буря! — весело воскликнул Рауни, перекрикивая завывание и свист ветра. — Рехнуться можно, как швыряет! Я дважды промахнулся мимо карниза — сносило! Ну что, Йо, ты не передумал?

Йокахайнен молча улыбнулся. Вопрос ответа не требовал.

— Кантеле взял?

Рауни широко улыбался, поблескивая мелкими острыми зубами. Он был в таком хорошем расположении духа, что Йокахайнен насторожился. Не нравилась ему радость туна. Чаще всего Рауни веселился, когда затевал какую-нибудь жестокую шутку.

— Ну полетели, тут недалеко! Ах, да, все время забываю, что ты бескрылый… Тогда держись, авось не уроню тебя!

Не успел Йокахайнен сострить что-нибудь ответное, как тун взлетел, схватил его когтями за плечи и дернул вверх — прямо в бурю! А потом резко вниз, как будто порыв ветра подхватил их обоих и швырнул на крыши вместе со снегом. У Йокахайнена захватило дух. Когти туна больно впивались в его плечи, хотя Йокахайнен специально вшил в изнанку парки полоски толстой кожи. «Что ему стоило сразу отнести меня куда нужно, а не держать на этой скале? — думал он, едва успевая переводить дыхание, когда тун снова неожиданно менял направление или, сложив крылья, кидался вниз. — Он что, боялся, что я струшу и сбегу? Или он считает, что я обожаю мороз и ветер, как его соплеменники?» Мысли были праздные, ответ Йокахайнену был известен: Рауни попросту никогда в жизни не думал ни о ком, кроме самого себя, своих развлечений и своей выгоды.

Рев ветра внезапно остался позади. Подошвы сапог Йокахайнена ударились о твердую поверхность, когти отпустили его, и он кубарем покатился по шершавому ледяному полу.

— Вот мы и на месте! Видишь, совсем близко… Рауни принес ученика в ледяную, гулкую пещеру — одну из тысяч в Похъёльских предгорьях. Блестящие стены отливали синевой, на гранях льда играли отсветы угасающего дня. Хоть ветер внутрь и не проникал, но казалось, тут холоднее, чем снаружи.

— Пошли! — скомандовал Рауни, складывая крылья за спиной и устремляясь в глубину горы.

Йокахайнен знал, что в темноте туны видят гораздо лучше, чем при свете. Сам он уже научился усиливать ночное зрение колдовством, но пока без особых хлопот шел за туном, ориентируясь на шелест его крыльев и позвякивание железа и золота на его груди, поясе и запястьях. Иногда он спотыкался на ровном месте, но Рауни, вопреки обычаю, не раздражался и даже не подшучивал над ним. Йокахайнена это еще сильнее встревожило.