Того, что произошло потом, никакая «кривая» бы не выдержала.

— Дело опять затягивается! — объявил Владислав Сергеевич по возвращении своим «коллегам».

— И что теперь?

— Нейланд будет с нами, пока не разрешится территориальный спор между двумя областями.

— Ждем-с… — раздался чей-то несколько нервный смех.

А Арсений Павлович только махнул рукой и ушел.

— Правда, вопрос все-таки решается, — подсластил пилюлю журналист.

— Однако… Что будем делать — в ожидании? — начал переговариваться народ.

— Может, с утречка свалим отсюда?

— А Корридов? Оставим его одного?

— Ну, не знаю…

— А Яша? Так и оставим его в палатке?

— Я остаюсь! — выпалил Миха, чувствовавший себя в сложившейся напряженно-криминальной обстановке как рыба в воде.

— Я тоже остаюсь с Корридовым, — сдержанно произнес студент-археолог Вениамин. — Материал идет классный. Жалко бросать! Вдруг идол объявится?

— Да, имеет смысл остаться, — поддержал его и Саша.

Тарас Левченко только молча кивнул в знак согласия.

— И мы остаемся, — хором сказали Прекрасные Школьницы.

— Пожалуй, я тоже останусь… — неуверенно произнесла наконец Вера Максимовна. — Я остаюсь с детьми. Тем более что вопрос поставлен.

И все героически решили остаться…

А Кент при виде такого единодушия сел и, задрав голову, завыл.

Для пса это был почти приговор. Надежда вернуться в цивилизованную жизнь была для него, по всей видимости, разбита вдребезги.

«Привычка — удивительная вещь, — думал Кленский. — То, что в первый момент казалось всем нам невероятным — в двух шагах от тебя труп! — теперь, спустя довольно незначительное время, вроде как и ничего».

Сам-то Кленский был, в общем, рад. Он-то очень хотел остаться…

Не из-за идола. Из-за нее — из-за Виты! Из-за нежданно-негаданных, странных, но таких притягательных встреч-молчаний.

В его жизни появилась «она».

Кленский всю жизнь был уверен, что любовь — это фантазия сочинителей. И что вообще в литературе все описано неточно. Да и не может быть в ней, литературе, никакой правды. Факты скучны и малоинтересны сочинителям. А недоразумения и претензии возникают оттого, что люди пытаются получить в художественных вымыслах отчего-то именно достоверные сведения. Вместо того чтобы пользоваться энциклопедиями.

Теперь же в любовном дурмане, который на него так неожиданно накатил, он был вынужден признать: кажется, она существует! Его любовь была реальна, достоверна. Как факт, сообщенный энциклопедией.

Вечером в палатке, поправив свечу, он снова открыл том Рене Менара. Уже не наугад. И некоторое время рассматривал луврскую античную вазу с изображением вакханок…

«…ветер играет ее локонами, струящимися по плечам», — прочел он. И, улыбнувшись, закрыл том.

Жизнь была лучше книги. Он ждал новых встреч.

Материал шел действительно — студенты были правы! — классный.

Это была настоящая пруха. Находки сыпались как из рога изобилия, словно кто-то наворожил. Вот оно, археологическое счастье: то нет или мало — и скука; а то вдруг одно за другим… Чуть покопал — и почти сенсация.

И даже Яша Нейланд как-то отодвинулся на второй план.

Новый рабочий день ознаменовался еще одной интересной находкой.

На первый взгляд это был обыкновенный глиняный черепок. Но Корридов отчего-то долго тер его щеткой, потом послал кого-то из девушек к реке помыть, а когда она вернулась и вручила ему этот вымытый черепок…

Он торжествующе ухмыльнулся!

— Можно и мне взглянуть? — заторопился Кленский.

— Пожалуйста! — Корридов передал ему находку.

Это была плоская глиняная пластинка, похожая на печенье. На поверхности нанесены точки. Теперь, когда глина была очищена от грязи, это было ясно видно.

О происхождении точек догадаться было нетрудно: очевидно, художник «тыкал» травинкой по мокрой еще глине.

— Если посмотреть повнимательней, точки складываются в рисунок! — заметил Корридов.

— Птица? — предположил Кленский, рассматривая пластинку.

— Мне тоже так показалось…

— Да, ясно угадывается изображение птицы! — Остальные тоже принялись разглядывать находку.

— Точно…

— Амулет? — предположил Кленский.

— Да! — согласился Корридов.

— Неужели амулет?

— Возможно, этот предмет держали в руке во время совершения ритуала. Ясно, что на шею этот предмет не вешали и себя им не украшали — отверстия, как видим, для шнурка нет.

— Какого же ритуала?

— Ну, возможно, его держали в руке, когда ворожили для удачи. Или наоборот.

— Наоборот?

— Да.

— Проклятия?

— Возможно. До вашего приезда я уже находил нечто подобное, — продолжал Корридов. — Тогда это был глиняный цилиндрик, утыканный точками. И это тоже был рисунок. Голова быка.

— Вещи, конечно, очень странные… — вздохнул Вениамин.

— Даже Арсений Павлович ломает голову над их назначением! — с почтением заметила Китаева.

— Нет, никогда нам не понять уже, что это может означать, — пессимистично заключил Тарас.

— Ну почему же… Стоит попробовать! — заметил Кленский.

— А по-моему, и не стоит…

— Почему?

— Опасно. Я же говорю: древняя ворожба, древние идолы, ритуалы… Все это может быть опасно.

Опять затеялась дискуссия, и каждый, кто был на раскопе, что-нибудь да сказал.

Только Миха ничего не сказал. Потому что Михи по каким-то, очевидно очень личным, обстоятельствам в это время на раскопе не было.

— Конечно, есть и другая точка зрения, — слушая общий спор, заметил Корридов, — и некоторые археологи ее придерживаются и даже очень яростно отстаивают! — что это…

— Что?

— Вместилище души.

— Вот как? — заинтересовался Кленский. — Неужели?

— Да! — Корридов бережно забрал глиняную пластинку с изображением птицы, вновь по кругу вернувшуюся к журналисту.

— Вместилище души… — Кленский неохотно выпустил из рук древний — несколько тысяч лет! — амулет.

И тут раздался ужасный крик:

— А-а-а!

Кричал Миха.

— Его нет! — кричал он.

Вытаращив глаза и размахивая руками, Миха сломя голову бежал к раскопу.