– Проголодался? – прошептала я и села.

Малыш завизжал и завертелся всем телом.

– Нечего мне тебе дать поесть, – вздохнула я. – Да и себе самой тоже.

Малыш захныкал еще сильнее, словно понял, что я сказала, но не мог ответить. Маленький рот разочарованно скривился, на глаза навернулись слезы.

– Ш-ш-ш, – сказала я, натягивая свою влажную одежду. – Пойдем посмотрим, может, найдем что-нибудь.

Я обхватила его за пухлый живот и осторожно понесла по темному гроту, пробираясь среди вонючих ракушек.

Свет, словно кулаком, ударил в лицо, когда мы вышли наружу. Море было серое, ветер дул порывами – волна за волной. За ночь температура понизилась. Мое дыхание превращалось в облачко хрустального пара. Я спустила малыша с рук. Он уперся ручонками и заскользил к берегу. Я огляделась. Что едят на Снежной Розе? Тут не было ни кур, у которых можно было бы позаимствовать яйца, ни кустов, на которых можно было бы набрать ягод. У меня не было ни снастей для рыбалки, ни сачка, чтобы поймать тупика. Ответ очевиден. На Снежной Розе можно было питаться только тем, что ели русалки. Малыш уже лежал в полосе прибоя и был занят сбором добычи.

Я пошла к нему. Дно было полным-полно иссиня-черных блестящих раковин – набирай сколько хочешь. Я выбрала шесть-семь штук, и руки заболели от холода. Разбив скорлупу, я достала холодное скользкое мясо и, сунув в рот, заставила себя проглотить. Не так уж и плохо. Дома нам иногда приходилось есть залежалую селедку – это было похуже. В любом случае приятно было набить чем-то живот. Жизнь на Снежной Розе, похоже, однообразна и тосклива: вечно вонючий грот и одни мидии на завтрак, обед и ужин.

Зато малыш ел с большим аппетитом. Он ловко разгрызал раковины и ни разу не порезался, а потом высасывал мясо. Время от времени он посматривал на меня своими голубыми глазами. Его взгляд больше не казался мне печальным. Нам не так уж плохо было вместе – ему и мне.

Я запихнула в себя три пригоршни мидий и почувствовала, что наелась. Отерев рот рукавом, я подняла глаза и посмотрела на море. Вот бы увидеть там лодку! Вот бы хоть кто-нибудь проплыл мимо, чтобы вытянуть сети или поставить ловушки. И хорошо бы кто-нибудь там, в лодке, заметил меня, как я стою на берегу, брошенная на произвол судьбы и несчастная.

Я несколько часов бродила по острову без всякой цели, но при этом не спускала глаз с моря. Малыш не оставлял меня в покое: все время вертелся у ног, тянул и кусал меня за сапоги, а то еще протягивал ручонки и просил поднять его.

– На-наа! – вот все, что он говорил.

– Ну ладно, – сдалась я наконец. – Хочешь посидеть у меня на коленях?

Солнце пробилось сквозь серое шерстяное одеяло, затянувшее небо, и стало немного теплее. Я взяла малыша на руки и направилась ко входу в грот. Там был камень, на котором можно было немного отдохнуть. Но не успела я дойти туда, как споткнулась обо что-то в снегу и упала. Малыш скатился на землю и заплакал так, что слезы полились в три ручья. Мне пришлось долго его гладить и похлопывать, чтобы успокоить. Потом я поковыряла немного снег – посмотреть, обо что же я споткнулась. Это оказалась старая доска. Обломок шлюпки, который, судя по всему, провалялся здесь уже не один год. Я вздрогнула: что-то жуткое было в том, что, проведя целый день в поисках лодки, я наконец нашла лишь обломки. Не очень-то радостная находка.

Или все-таки?..

Я усадила перед собой малыша, на этот раз меня уже не раздражало его хныканье. В моем сердце затеплилась надежда. Я еще поковыряла носком снег, а потом стала помогать себе руками. Я нашла куски шпангоута, обломки корпуса, деревянные и железные гвозди. Но искала-то я другое.

Я работала довольно долго. Рукавицы намокли и стали такими тяжелыми, что почти сваливались с рук. И вот наконец-то я нашла кое-что еще! Он лежал закопанный чуть поодаль вместе с остатками такелажа[8] – грот-парус![9]

Он был огромный, и его было непросто вытащить из сугроба. Мне пришлось снять рукавицы, чтобы ухватиться покрепче. Малыш постоянно пытался взобраться на ткань и лез под руку, так что приходилось все время его отгонять.

Вытащив парус из снега, я осмотрела его. Это был шпринтовый парус[10], почти четырехугольный, плотный и совершенно целый – ни дырочки. За лето он немного подгнил и почернел по углам, но что за беда? Я откопала и мачту, от которой он отвалился, и обрывки каната.

– Ну вот, – сказала я, улыбнувшись малышу. – Теперь нам надо взобраться на вершину Снежной Розы.

Малыш засмеялся – решил, поди, что это отличное приключение. Я хорошенько ухватилась за парус и взвалила его себе на плечи. А потом мы пошли.

В тот день мне пришлось изрядно потрудиться. Сперва я отволокла все находки – парус, мачту, веревки – на самую высокую точку острова. При этом то и дело проваливаясь в снег по пояс. Потом я крепко привязала парус к мачте. Сложнее всего было прикрепить парус к мачте не длинной стороной – а именно так он был скроен, – а короткой. Я так ругательски ругалась, что мне показалось: даже солнце на миг скрылось за тучами. Когда я наконец справилась, осталось самое сложное – поднять и установить всю конструкцию.

Я сложила гору из больших камней, выкопанных из-под снега. Чем больше камни – тем лучше, но от их перетаскивания спина, конечно, здорово болела. Малыш пытался мне помогать, ползал туда-сюда с камнями в кулачке – размером не больше картошки. Он клал их в общую гору, а потом с такой же радостью перекладывал на другое место. Веселый он был типчик, этот маленький проказник.

В сумерках море казалось фиолетовым. Веселые резвые волны унялись, и поверхность воды стала гладкой, как зеркало. Льдины в море почти не двигались. Ощущая дрожь в каждом мускуле, мокрая как мышь, я установила мачту на построенную мной каменную пирамиду в специально сделанное отверстие. На это ушли последние силы. Я попятилась, чтобы осмотреть свою работу.

Я окончательно выдохлась, и меня охватило отчаяние. Удалось ли построить то, что я хотела? Я трудилась весь день, съев лишь три пригоршни мидий, и чего добилась? Будет ли толк от этой палки и этого печального штандарта?

Только я задумалась, как откуда ни возьмись налетел порыв ветра и вцепился в парус. Сердце мое забилось быстрее: так-то лучше! Да, именно так я себе все и представляла. Ткань развевалась и билась на ветру, я еще раз осмотрела большое молчаливое море. Лед трескался, и льдины покачивались на волнах. Но – насколько было видно глазу – я не заметила ни единой лодки.