смещенную референцию местоимений ты и вы: ты обращено к себе, а вы отнесено и к жертвам, и к обидчикам. Здесь же, в строке Всей стаей славили врачей глагол проявляет смысловую противоречивость одобрения и осуждения.

В некоторых случаях генитив отрицания не обозначен в тексте, но он имплицитно представлен фразеологическими связями глагола. Так, например, деепричастие щадя обычно употребляется именно с отрицанием, поэтому при чтении следующих строк с предикатом щадя возникает грамматическая неопределенность отнесения форм берез и пихт к родительному или винительному падежу:

Вменяется в обязанность уму

Расти в длину, щадя берез и пихт

Живые дроби:

выхватить ему

Число естественней, чем рыбе пить.

Слава Лён. «Арифметические стихи» [304] ;

Верно, разная прихоть в одном получила себя —

добывая победу короне изменой коронок,

в направлении свана оркестры щадят перепонок,

то же имя зовут, ту же лингву волнуют, рябя.

Андрей Поляков, Дмитрий Молчанов. «Неожиданный лебедь. Поплавский-аватара» [305].

Вероятно, в следующем контексте фоном (и фразеологическим основанием) грамматического сдвига в направлении одушевленности является выражение не забуду:

О жизнь моя! Ты подойди, давай же станем ближе,

Словами и улыбками играя,

Я позабуду всех на свете книжек,

С тобой в своей ладони медленно сгорая.

Владимир Кучерявкин. «Порой листом упасть бы в лужу…» [306].

Вместе с тем при таком одушевлении книги предстают собеседниками субъекта речи.

Имплицитное отрицание представлено и в тексте Ивана Волкова:

«Мы с тобой, брат, мизантропы

От душевной простоты».

«Если мы и недотёпы —

То от жизни полноты!»

– Так с плохим поэтом Гошей

Пил плохой поэт Иван —

Разве кто-нибудь хороший

Выпьет с ними хоть стакан?

Кто потерпит их капризов,

Их нетрезвых номеров?

Лишь плохой художник Пшизов

И плохой поэт Бугров!

Иван Волков. «Тест» [307].

Семантика отрицания проявляет себя как смежная с семантикой лишения, и когда грамматические связи слов в отрицательных конструкциях переносятся на тексты без показателя отрицания, возникает сдвиг, связанный с категорией одушевленности:

В шляпке седая мадам, и совсем не старуха

Нам подвела тонконогих, стройных коней.

Словно теряет тополь воздушного пуха —

Ходит природа тонкой печалью над ней.

Владимир Кучерявкин. «Карта легла под тяжелый козырь…» [308].

Этот текст допускает разные толкования грамматической аномалии. Возможно, слова воздушного пуха стоят в форме родительного партитивного падежа.

Может быть, значение части целого представлено и в таких текстах, которые не дают семантического основания для сдвига в направлении от неодушевленности к одушевленности. Впрочем, партитив здесь тоже не очевиден:

То ли сделать что-нибудь нужно, то ли чего-то надо,

посидеть помолчать о чём за столом накрытым,

подержаться за руки, поговорить об этом,

сообразить вчерашнего винегрета.

Юлия Идлис. «То ли сделать что-нибудь нужно, то ли чего-то надо…» [309] ;

на том берегу серая цапля долго ли коротко

ждет беглого почерка почитать а ну как не разберет

разозлится рубиновым глазом и все что я помню

иду на твое деньрождение с плюшевым что ли псом

в целлофане и розою жалкой.

Александр Месропян. «Стихотворение повода еще раз прийти» [310].

Вероятно, на такое употребление грамматических форм – явно не в винительном, а в родительном падеже – влияет управление глаголов: сообразить чего-л. в значении ‘сделать, приготовить что-л., ждать чего-л.’.

Другие примеры объектного генитива:

Буйну голову повесил

дикий кот Пбоюл

и Инсектору страшному

говорит ему тогда:

– Ох ты гой-еси пожарный,

ты казны моей не трогай!

Я за то тебе, кощею,

эх-да на гусельках сыграю,

попляшу али станцую,

да спою тебе, Инсектор,

так спою, что позабудешь,

как жены твоей зовут.

Александр Левин. «Сказ о коте Пбоюле и государевом Инсекторе» [311] ;

Сидит чурзел на курбаке лицом как желтый жаб

хлебает Хлебникова суп – античный водохлеб

он видит сквозь и срез и врозь – фактически он слеп

Ладони сани млину гнут – сметана сатаны —

удочерил и в девы взял как вылепил жены —

весь Млечный Путь губам прижечь – все гродники

спины

Генрих Сапгир. «Чурзел» / «Генрих Буфарёв. Терцихи» [312] ;

Мне был анальгином вдвойне Аполлон;

негаданный всуе товарищ

играть принимался с различных сторон,

а я полюбил его игрищ —

пуская слюной изумрудный алмаз,

пернатый гусар прогорал как-то раз;

извергнув такого урода,

стремглав отдыхала природа.

Андрей Поляков. «Мне был анальгином вдвойне Аполлон…» [313] ;

Мне грустно и легко, печать моя светла:

исчерпан картридж, и, туманный кембридж,

и зябка, и москва, но как свекла

красна собою родина… В Докембрий,

в моськву, в моськву! Нет, не как три, шустры —

как сорок тысяч русопятых братьев,

он мизерленд!, нах бутерлянд! Остры

желания напялить зимних платьев.

Владимир Строчков. «Ворчливая ностальгиана тристефлексии, почти дневник» [314] ;

я стал старинным оловянным никаким

надтреснутым забытым ну и ладно

как с вечера свихнувшийся акын

поющий странных песен не о главном.

Александр Месропян. «я стал старинным оловянным никаким» [315].

Подобные примеры свидетельствуют о возможности системной замены винительного падежа таким родительным, который не может быть интерпретирован как винительный одушевленных существительных. Особенно часто они встречаются в стихах Давида Паташинского – даже в тех ситуациях, когда нет провоцирующего влияния глагольного управления:

Заходя в свой гардероб, тятя голову ломал,

что такое свет европ, италийские масла,

почему ты принесла торопливый тонкий троп,

если римский трибунал знал счастливого числа.

Давид Паташинский. «шахматы» [316] ;

Чемоданов не собрав, разбираешь длинные

книги без названия, глупые Калигулы

жгут душистых горьких трав, залепляя глинами

алые заклания, римские каникулы.

Давид Паташинский. «Человек ты мой больной, ты больной, мой человек…» [317] ;

Барашка волн кнуты пороли, подозревая новых краж,

его оставят на второе, решил голодный экипаж,

народ остыл, числом недюжин, умел еще остаться нужен,

самоубившись на пари. Живем, и холодно внутри.