вентиляцию легких, одновременно приглядываясь, не будет ли произвольного вдоха или других признаков жизни. Он попытался вставить воздуховод, но пациент не дает засунуть себе в глотку большой кусок пластика — и это тоже добрый знак.

Кривая ЭКГ на первой распечатке по-прежнему довольно хаотичная, но по ней уже довольно ясно видно существенное повреждение сердца. Судя по всему, одна из входящих артерий забилась, что повлекло за собой отмирание окружающих тканей и нарушение электрической активности. Из-за этого Сэмюэль потерял сознание и попал в аварию. Мы напечатаем еще несколько экземпляров более четко, но как только мы стабилизируем состояние пациента, мы повезем его в кардиоцентр. Там в коронарные артерии впрыснут краситель, прочистят закупоренные места и вставят тончайшие металлические конструкции, чтобы просвет сосуда оставался открытым и кровоснабжение мышцы не прерывалось. Может быть, все это закончится через несколько часов.

Мы грузим Сэмюэля в машину и сообщаем о нем больнице, куда мы его повезем. Похоже, что ситуация улучшилась: он даже начинает дышать самостоятельно. В салоне вместе с ним два медика и констебль.

Но тут, как только мы трогаемся с места, тело Сэмюэля дергается, и ритм сердца снова переходит в вентрикулярную фибрилляцию. Быстро проверяем пульс: сердце снова остановилось.

Мы снова тормозим — прямо рядом с разбитой машиной Сэмюэля. В этот раз он уже подключен ко всем системам. Главное здесь — как можно раньше ударить электрошоком: чем быстрее вмешательство, тем больше шансов вернуть сердце к работающему ритму. Нет необходимости в сердечно-легочной реанимации: мы подтверждаем ритм и заряжаем утюжки дефибриллятора. Я тянусь пальцем к большой красной кнопке с молнией.

— Всем отойти!

В этот самый момент, прямо перед тем, как я ударяю его электрошоком, тело Сэмюэля охватывает внезапный непроизвольный спазм, идущий от талии, так что в момент шока он практически садится на носилках. К счастью, он не успевает подняться так высоко, чтобы ухватить меня за руку. Мощный шок отбрасывает его обратно вниз; кроме того, он возвращает электросистему сердца к эффективному синусовому ритму. Теперь пульс вернулся, и Сэмюэль снова дышит.

Все прошло за несколько секунд. Мы делаем перерыв на повторную оценку состояния, затем снова отправляемся в путь.

Некоторое время мы спокойно движемся вперед. Аритмии больше не возникают; дальнейшей необходимости в электрошоке нет. Затем дыхание пациента становится затрудненным, тяжелым, и он начинает беспокойно ворочаться на койке. Тело непроизвольно и резко напрягается и вновь расслабляется, из глотки вырывается сдавленный стон.

Мозг Сэмюэля просыпается от самого странного сна в его жизни, и его сознание окутано тьмой, как густым дымом. Он — будто медведь, сопротивляющийся воздействию транквилизатора: растерян, раздражен. Он бесконечно лезет вверх по лестничной шахте из подвала забытья и никак не может выбраться на поверхность. Он рвется к дневному свету, но что-то его удерживает. Какие-то голоса горячо увещевают его на языке, которого он не может разобрать; его мышцы напрягаются в стремлении очистить горизонт с помощью грубой силы, но он их не контролирует; он пытается лягнуть что-то в темноте, и его нога застревает в чем-то непонятном. Он высунул ее из окна.

Мы сообщаем в больницу, что пациент дерется: до начала любых процедур ему понадобится седация[13]. Мы затаскиваем ногу обратно, пока ему не оторвало ступню. В жаркий ранний вечер на дорогах большое движение. До конца пути мы стараемся удержать его в как можно менее подвижном положении; главным образом мы не даем ему травмировать нас или себя самого. Мы пытаемся дать ему кислород, чтобы успокоить паникующий мозг, но он никак не дает надеть на себя маску.

В больнице мы снова предупреждаем о его возбуждении, но персонал не так уж обеспокоен. Похоже, они нам не слишком верят. Мы перекладываем его на койку для проведения процедур, и все, кроме меня, отходят в сторону. Я держу его руки на уровне талии. Внезапно ощутив свободу, мозг Сэмюэля дает команду совершить окончательный рывок на волю, и Сэмюэль кидается на меня и падает на пол.

Когда медики все видят сами, они вызывают анестезиолога, и пациент получает седативное средство. В сосуд на запястье вставляют проволочку, достают ею до сердца, прочищают засор и позволяют артерии снова наполниться кровью. Для них эта удивительная, преображающая процедура такая же обыденность, как штопка носков.

Через пару дней Сэмюэля выпишут из больницы. В его жизни начнется этап, до которого он мог и не дойти. Будет ли он себя чувствовать, как будто выиграл в лотерею? Как будто родился заново? Обманул смерть? Будет ли он ощущать некую ответственность? Или страх перед тем, что могло или должно было случиться?

Как бригада скорой помощи, мы этого никогда не узнаем: в течение часа мы отправимся к следующему пациенту и никогда больше не встретимся с Сэмюэлем.

Собиратель хлама отказывается передвинуть стопку барахла

Мужчина в бейсболке и жилете неотрывно глядит на стопку газет. Она доходит до его живота, а всего таких стопок двенадцать. Он снимает шапку и трет затылок нижней стороной ладони.

— Вы уверены, что это необходимо?

— На все сто процентов.

Его лицо защищено густыми пушистыми усами и очками с толстенными стеклами, водруженными на кончике носа. Рубашка туго натянута на округлом брюшке, полы ее не заправлены.

— Наверняка есть другой вариант.

— Боюсь, что нет, сэр.

Он глубоко, драматически вздыхает.

— Ну, хорошо.

Он очень осторожно поддевает края самой верхней газеты и поднимает ее со стопки. Бережно подсовывает ладони под нее, чтобы она лежала ровно, как будто у него в руках артефакт, который рассыплется от резких движений. Затем замирает. Застывает на секунду. Мы ждем.

— Все в порядке, сэр?

Он поднимает глаза на меня, затем на моих коллег, затем сквозь дверной проем смотрит на своего отца, Патрика, неподвижно лежащего на кровати. Затем он снова опускает взгляд на газету в ладонях. Что он с ней сделает? Перенесет в другую комнату? Снова положит сверху на стопку? Прочтет вслух устаревшую передовицу? Его дыхание спокойно, мышцы напряжены. Похоже, что решение для него мучительно.

— Ум-м-м-м-м-м-мх-х-х-х-х!

Звук начинается с раздраженного гнусавого хныканья и переходит в более низкий гортанный рык: болезненный стон сознания, отказывающегося принимать происходящее. Боль мышц, которые не могут прийти к решению, как бы они ни напрягались.

— Что происходит, сэр?

Ответа нет.

— Сэр?

— Объясните мне еще раз.

— Нам нужно отнести вашего отца вниз по лестнице. Он не может идти сам, поэтому мы посадим его в кресло. Но наше кресло не пройдет по этому проходу, ему не хватит места. К сожалению, вам