надо убрать все эти бумаги. Сэр?

— Да.

Он выглядит так, как будто отвлекся.

— Вы понимаете меня?

— Конечно, конечно. Я не дурак. Конечно, я понимаю.

— Хорошо.

— А что если… Вы не можете его поднять?

— Как поднять?

— Над газетами?

— В кресле?

— Именно.

— По воздуху?

— Ну… Вот так.

Он показывает, что он имеет в виду, на примере воображаемой ноши.

— Это небезопасно. Совсем, совсем не безопасно. И для нас, и для вашего отца.

— Я могу вам помочь.

— Нет.

Он все думает.

— А пожарные?

— Прошу прощения, что?

— Вы могли бы вызвать пожарных. Вы так делаете, правда? Они могли бы вам помочь.

— Мы могли бы вызвать пожарных только в том случае, если бы у нас не было возможности вынести вашего отца из дома каким-нибудь иным путем. Например, если бы существовало какое-нибудь непреодолимое препятствие.

— Ну, вот же.

— Сэр, это не непреодолимое препятствие.

Сын кивает.

— Конечно, конечно.

Он начинает метаться туда и обратно. Но места для метаний нет, поэтому на деле он просто ходит по очень маленькому кругу.

— Мы сами с радостью их передвинем.

— Нет! Нет! Нельзя их трогать. Ни в коем случае нельзя их трогать!

— Хорошо.

— Они разложены по порядку. В совершенно определенном порядке. Их действительно нельзя трогать.

— Ну, хорошо. Но если вы не хотите, чтобы мы их трогали, тогда вам придется их передвинуть самому. И, к сожалению, сэр, есть фактор времени. Поэтому вам уже надо начинать.

Я оглядываю площадку. С десяток газетных стопок стоят вдоль прохода между спальней пациента и верхней ступенькой лестницы, которая представляет собой отдельную проблему. Каждая аккуратно сложенная стопка состоит, я думаю, примерно из сотни полноформатных газет. Значит, с дороги надо убрать около тысячи предметов. А сейчас сын пациента по-прежнему сжимает в руках самую верхнюю газету с самой первой стопки.

— Сэр? Сэр?

— Да?

— Газеты?

Сын пациента кладет газету обратно на верхушку первой стопки.

— Нет.

— Прошу прощения?

Он моргает.

— Это невозможно.

Он отворачивается.

— Они все разложены по порядку. В очень строго определенном порядке, понимаете? Если я их сдвину, они… будут потеряны.

— Но… Как же ваш отец? Ему совсем нехорошо.

Он поворачивается к нам лицом. Сдвигает очки на переносицу.

— Вам придется изыскать другой способ.

* * *

Мы на верхнем этаже дома, который с внешней стороны ничем не отличается от остальных. Но внутри это тонущий корабль. Чтобы перешагнуть через порог, надо сильно толкнуть входную дверь: в нее упирается лавина одежды, которой забита ближайшая комната. Коридор на первом этаже с обеих сторон от пола до потолка заставлен коробками. Все горизонтальные поверхности в кухне заполнены консервами, банками и упаковками сублимированных продуктов; на полу упаковки безалкогольных напитков, запаянные в пластик, картонные коробки бытовой химии и пачки праздничного декора из бумаги. Лестница — это целый арт-объект. Одна сторона полностью, все четырнадцать ступеней, отдана под хранение журналов, многие из которых еще запаяны в целлофановую обертку. Это не архивные номера какого-нибудь ценного нишевого издания, а запас бросовых воскресных газет, каталогов туристических курток, фарфоровых статуэток и принадлежностей для ванной комнаты, рекламных листовок, найденных в сложенном виде в почтовом ящике. Они собраны в шаткие структуры, вписанные в промежутки над ступеньками, чтобы как-то использовать это неэффективное пространство. Эта тщательная планировка лишена функциональности, эта библиотека собрана ради внушительного объема, а не ради знания: ничего из нее очень давно не читали и даже не трогали. Беглый взгляд в ванную комнату обнаруживает похожую картину: древнее душистое мыло в подарочных упаковках, припорошенных пылью, зубная паста в промышленных количествах, двойная упаковка освежителя для воздуха и оптовые запасы жидкого мыла, геля для душа и пены для ванн. Последняя выглядит особенно странно, поскольку ванна в последнее время ни разу не заполнялась водой: теперь она превращена в импровизированный бункер для хранения негабаритных предметов, которые невозможно поставить в какую-нибудь стопку. А еще есть площадка над лестницей с ее газетными монолитами.

Этот набор комнат уже не похож на чье-то жилье; он принял обличие захламленного склада. Как так вышло — загадка, но к этому явно приложили немалые силы. Невозможно поверить, что мужчина средних лет и его пожилой отец прожили здесь так долго без единого происшествия. Как и многие, живущие вне общих рамок, они тихо проскользнули под радарами. Но как же они готовили? Где они мылись? Как они отдыхают? Куда они отправляются, когда хотят выйти из замкнутого пространства?

С точки зрения постороннего человека, такое обустройство выглядит невозможно. Жилище, лишенное основной цели. Но опытный фельдшер удивляется не уникальности, а банальности ситуации; не редкости такого разгрома на территории хозяина, а степенью его сходства с обстановкой в огромном количестве других домов во всем городе и во всей стране.

* * *

Пока сын метался по лестничной площадке, мы помогли Патрику влезть в кресло, готовясь отвезти его в больницу. Это высокий мужчина с волевым подбородком и огромными ладонями, осыпанными пигментными пятнами. Интересно, чем он занимался в молодые годы. В восемьдесят четыре года он, кажется, изнурен болезнью — а может быть, длительное страдание приучило его к спокойствию. У него температура, и ноги утратили силу. Мы поменяли ему пижаму и посадили на впитывающую подстилку, потому что он обмочился, а вымыть его по-настоящему негде. Мы завернули его в тонкое одеяло, пристегнули к креслу ремнем, вывозим в коридор и останавливаемся у первой стопки газет — там, где место кончается.

— Что же делать, сэр? Нам нужно проехать.

Сын прекращает метаться и оборачивается лицом к обездвиженному отцу. Снимает очки, давит себе на виски.

— А что если я не хочу, чтобы он уезжал?

— К сожалению, это решение не в вашей власти.

Он выглядит так, будто вот-вот расплачется.

— Вынужден вас предупредить, сэр, что сейчас я начну передвигать эти газеты.

Если он расплачется, то из-за отца или из-за своей газетной крепости?

— Я буду действовать предельно аккуратно, но я буду сдвигать эти стопки в том порядке, в каком они стоят, куда смогу.

Я протягиваю руки и делаю шаг к первому кургану. Просовываю пальцы между листов примерно на трети высоты и тяну толстую стопку к себе. Листы отделяются друг от друга с шуршанием. Их края пожелтели и потрескались от многолетнего лежания на солнце, появляется затхлый запах.

Когда я поднимаю газеты, сын бросается ко мне с таким же стоном, как раньше: «М-м-м-мх-х-х-х!» — как будто бумаги — часть его самого и ему физически больно.

Я прерываюсь и готовлюсь к тому, что сейчас меня собьют с ног, и я приземлюсь на колени Патрику.