– Нет-нет, ничего, – торопливо заверилаона. – Вы на меня внимания не обращайте. Пять лет – большой срок. Я ужсвыклась. Мы ведь с Димой нечасто виделись, писал он редко, приезжал только вотпуск на пару дней. Вы не подумайте, он был хорошим сыном, просто… жизнь таксложилась. Работа… а потом вдруг это…

Чайник вскипел, мы выпили по чашке чая с малиновым вареньем,Татьяна Петровна продолжила свой невеселый рассказ, я слушала и жалела, чтоприехала. Не стоило бередить чужие раны, хоть и поджившие.

– И похоронить-то по-людски не смогла, – сказалаТатьяна Петровна. – Разве ж это дело, человека сжигать?

– Его кремировали не по вашей просьбе? – спросилая.

– Когда я приехала, все уже сделали. Дали мне банку… –Женщина опять заплакала. – Сказали, хранить долго его нельзя было, вот и…

– Кто сказал? – осторожно спросила я.

– Не знаю. В милиции, начальник, а уж кто – не скажу.Не до того было… Я ведь инвалид, в чужом городе ни одной души знакомой, а туттакое горе… сама себя не помнила…

Некоторое время мы сидели молча, мне стало ясно, женщинавряд ли знала, у кого работал ее сын и чем вообще занимался. Преодолетьзначительное расстояние и ничего не узнать все-таки было обидно, я взглянула начасы, прикидывая, что, если отправлюсь сейчас, домой попаду не раньшеодиннадцати вечера. Женщина расценила мой взгляд по-своему.

– Вы торопитесь? – спросила она почти испуганно, ая поняла: передо мной совершенно одинокий человек, ей хочется поговорить осыне, и не важно, кто будет ее слушать, журналист или просто малознакомыйчеловек. Кажется, она уже забыла о том, что я якобы из газеты, по крайней мере,вопросов на эту тему не задавала.

– А где он жил, у него была квартира?

– Была, однокомнатная. Продали ее, деньги я получила.Сосед говорил, обманули меня, за бесценок квартиру-то отдала, но я и этимденьгам рада, сама-то я в таких делах ничего не понимаю, где мне квартирыпродавать. У меня еще пенсия, в общем, не бедствую.

– А где Дима работал?

– Говорил, в каком-то кооперативе, шофером. Приличнозарабатывал. Он ведь у меня хороший был, пил мало, а уж как с ним несчастьеслучилось, и вовсе бросил.

– Какое несчастье? – насторожилась я.

Татьяна Петровна тяжело вздохнула, опять поставила на плитучайник, который к этому времени уже остыл, и сказала, точно извиняясь:

– Он ведь в аварию попал. Вроде бы не виноват, а всеравно наказали. Два года дали. Только из армии пришел, устроился на работу,года не прошло – и вдруг такое. Уж как я переживала, были бы деньги, так,может, осудили бы условно, только откуда они у меня? Я Диму одна воспитывала, смужем развелись, когда сыну три годика было, а муж-то мой уехал куда-то наСевер, да и сгинул там, больше никогда не виделись, ну и помощи от него тоженикакой. Вот так вот…

– А когда Дима освободился, сюда не вернулся?

– Нет. В письме написал, что к другу поедет, что уж унего за друг был, не скажу, но уехал и вроде бы хорошо устроился. Ко мнеприезжал нечасто, но и не забывал. Путь-то неблизкий, а у него работа… За месяцдо смерти карточку мне прислал. – Она поднялась, прошла в комнату ивернулась с фотографией в черной рамке. Молодой мужчина с длинными светлымиволосами и открытым лицом весело улыбался мне.

– Симпатичный, – сказала я.

– Да… у нас соседка, его ровесница, еще со школы еголюбила, такая хорошая девушка. Я все надеялась, а вот как вышло…

– Сколько ему было лет?

– Двадцать семь. – Женщина вытерла глаза, а ясмотрела на фотографию со странным чувством, лицо казалось мне смутно знакомым.Заметив, что фотография меня заинтересовала, Татьяна Петровна робко проронила:– У меня еще фотографии есть. Из армии две карточки и детские, много…

– Можно посмотреть? – попросила я.

– Конечно. Пойдемте в комнату, там удобнее будет.

Мы прошли в комнату с двумя окнами: железная кровать в углу,шифоньер, старый сервант, у окна стол с двумя стульями, кресло, на подоконникахгоршки с геранью. Японский телевизор на тумбочке выглядел на общем фоне немногостранно.

– Димин подарок, – пояснила женщина, кивнув нателевизор. – Я ведь редко выхожу, до магазина и обратно, одна радость –телевизор посмотреть.

Она извлекла из серванта толстый альбом, и мы устроились надиване.

– Это свадебная фотография, – сказала ТатьянаПетровна, открыв альбом. – Вот такой я была…

– Красивая, – заметила я.

– Молодые все красивые, а годы да болезнь никого некрасят… Это муж мой, Димин отец.

Мужчине на фотографии было лет тридцать, почти лысый, светлыйвенчик волос над ушами, тонкие губы, отрешенный взгляд. Впечатление неприятное,и вновь мне показалось, что лицо смутно знакомо. «Это уж вовсе глупость, –одернула я себя. – С отцом Димы, который тридцать лет назад уехал наСевер, я встречаться точно не могла. И все же…»

– А это Дима, – перевернув страницу, пояснилаженщина. – Ему здесь полгодика.

Фотографий было много: детский сад, школа, пионерскийлагерь. Все как обычно, однако чем больше я вглядывалась в детское лицо, тембольше убеждалась в том, что где-то уже видела этого парня.

– А эту из армии прислал, – тот же озорной взгляд,лихо сдвинутая фуражка, я перевернула страницу и едва не вскрикнула отнеожиданности. Точно такая же фотография хранилась у меня дома: пятеро ребят вобнимку, в центре Сашка, слева Дима, а справа высокий черноволосый парень,по-моему, его звали Сережа, он жил в Питере и дважды приезжал к нам, еще когдабыла жива мама.

– А где Дима служил? – спросила я.

– В Усть-Каменогорске. Далеко очень. Я к нему так ниразу и не съездила.

Сомнений больше не было: конечно, один из погибшихохранников – Сашкин армейский друг. Странно, что я об этом раньше не вспомнила,Димка Егоров и Сережка Аксенов, Сашка часто их вспоминал…

Я сидела в замешательстве, силясь осмыслить новость. Ну ичто? Какое отношение к убийству может иметь мой брат и как все это связано сарестом Ильи?.. Но как-то связано, я теперь не сомневалась в этом.

Альбом мы просмотрели до конца, выпили еще чаю, и язасобиралась домой.

– А чего вы про Диму расспрашивали? – все-таки спросилаТатьяна Петровна.