– Ты слишком щедрый, Франц, – сказала она с идиотским хихиканьем, от которого меня просто тошнило.

– Простите, – сказала я. – Мне пора идти, я немного засиделась.

– Что ж, – промурлыкала Сюзетта, выпятив губки. – Мне было… приятно повидаться с тобой. – В какой-то момент я уловила искру сожаления в ее глазах, но она тут же исчезла.

Я безуспешно искала в ее лице следы моей прежней подруги, той, которая не терпела несправедливости, а однажды подралась с бандой мальчишек, дразнивших ее брата.

Папа всегда говорил, что немцы разносят свое зло, словно инфекционную болезнь, и что некоторые из нас более восприимчивы к ней, чем другие. Кажется, я до сих пор не очень верила этому, но сегодня убедилась в его правоте, когда все произошло прямо у меня на глазах.

Сюзетта заразилась этим злом.

Утром я шнуровала кроссовки, такие новенькие, словно их ни разу не надевали. Хотя о беге не могло быть и речи, быстрая ходьба, пожалуй, пойдет мне на пользу. Доктор Леруа сказала, что физическая активность – самое лучшее, что я могла сделать для своего мозга, и вновь подтвердила это по телефону, когда проверяла мое самочувствие.

– У меня были те… вспышки воспоминаний. Кажется, так их можно назвать, – сообщила я ей и описала свои недавние эпизоды. – Но я все равно ничего из них не поняла.

– Это нормально, – заверила меня доктор Леруа, – хотя, конечно, и досадно. Смотрите на это именно так. Все ваши воспоминания, ваше прошлое лежат нетронутые у вас в мозгу. Они никуда не делись, просто у вас пока нет к ним доступа. Когда эта информация загрузится – вернее, когда восстановятся ваши мозговые дорожки, – поначалу она покажется вам чужой.

Действительно, чужой. Я нашла в комоде черные спортивные легинсы и серую футболку, завязала на затылке волосы и направилась к лифту.

Господин де Гофф удивленно вытаращил глаза, когда я приехала вниз.

– Доброе утро, – поздоровалась я с жизнерадостным видом и откусила сочное яблоко, купленное вчера на рынке.

– Хелло, – ответил он с опаской, словно я могла взорваться в любую секунду.

– Хороший день, – сказала я.

Он кивнул.

– Можно я спрошу у вас одну вещь? – продолжала я и, не получив ответа, перешла к делу: – Моя квартира на четвертом этаже – вы знаете что-нибудь о людях, которые жили в ней раньше?

Он смерил меня долгим взглядом.

Сколько раз за эти годы я проходила через вестибюль господина де Гоффа и, вероятно, даже не всегда с ним здоровалась. Для меня он был чем-то вроде стула, на котором он сейчас сидел. Неудивительно, что он с подозрением отнесся к моему вниманию.

– Я понимаю, что кажусь вам сейчас чуточку чокнутой, – сказала я, – из-за недавней аварии и потери памяти. Я пытаюсь понять… ну… все, что было со мной. Например, как я тут поселилась.

– Боюсь, что не смогу вам в этом помочь.

Я кивнула, прикидывая, сказать ему про письма или нет, и решила пока что промолчать – во всяком случае, пока. Что, если он потребует, чтобы я отдала письма ему или владельцу дома? Ведь я даже не успела их прочитать.

– На днях я заметила, что одна спальня в моей квартире немного отличалась от других комнат. В квартире был сделан ремонт, но та спальня осталась нетронутой. Я подумала, что вы, возможно, знаете, почему так получилось, и знаете что-нибудь про историю этой квартиры.

– Историю? – насмешливо фыркнул он. – Весь Париж сплошная история.

– Конечно, – согласилась я и хотела пойти дальше. – Извините. – Если господин де Гофф и знал что-то важное, вряд ли он поделится со мной. Да и зачем ему это, говоря по правде? За эти годы я не заслужила его доверия.

– Ваша квартира пустовала после войны много лет, даже когда я уже работал здесь, – сообщил он наконец и долго глядел на улицу, вероятно, прикидывая, заслуживаю ли я дальнейших объяснений. При утреннем свете на его лице было заметно еще больше морщинок. Мне пришло в голову, что он довольно старый – ему не меньше семидесяти лет или даже семьдесят пять.

– Никто не мог понять, почему такая большая квартира в одном из лучших домов Парижа пустовала все эти годы, – продолжал он, с восхищением обведя глазами изящные линии потолка. Я догадалась, что его преданность этим стенам вызвана не только неплохим платежным чеком. – Но потом я все понял.

– Что вы поняли?

– Лет пятнадцать назад квартира была выставлена на торги и очень понравилась симпатичной молодой паре. Я пытался их предостеречь, но бесполезно. В конце концов, кто я такой? Простой консьерж.

– Предупредить о чем?

Не отвечая на мой вопрос, он продолжал свой рассказ.

– Они собирались жить тут семьей. Но… – Он замолчал и покачал головой. – У них так ничего и не получилось. Не закончив ремонта, они продали квартиру агентству недвижимости.

– Ничего не понимаю. Кажется, вы сказали, что им понравилась квартира.

– Трудно любить квартиру, в которой притаилось зло, – ответил он, глядя на потолок, словно видел сквозь него мою квартиру.

– Какое зло? Что вы имеете в виду? – Я зябко поежилась.

– Я уже сказал, что я всего лишь консьерж. Раз квартира вас устраивает, вот и хорошо. Но лично я никогда бы не смог там жить.

– Почему? – Я прищурилась.

– При всем моем уважении, мадемуазель, – холодно заявил он, поворачиваясь к окну, – у меня нет времени на долгие разговоры.

– Да, – ответила я, пятясь назад. – Да, конечно.

Виктор загадочно поглядел на меня, когда через сорок пять минут я вошла в «Бистро Жанти». Я слегка запыхалась от быстрой ходьбы. Мои щеки порозовели, когда я вспомнила, что ушла оттуда вечером с Жан-Полем. Потом я заметила хорошенькую официантку в облегающем черном платье и с умело накрашенными губками и сделала безуспешную попытку улучшить мой внешний вид, вытерев пот со лба и поправив завязанные в хвост волосы.

– Как провели ночь? Неплохо? – поинтересовался Виктор с лукавой усмешкой.

– Конечно. – Я старалась не глядеть на него. – Он проводил меня домой, и все. – Я кивнула сама себе и потерла лоб. – Моя единственная серьезная ошибка была в том, что я выпила три мартини.

– Четыре мартини, – усмехнулся Виктор, а я застонала от досады.

– Как звали этого парня? – спросила я.

– Жан-Поль.

– Ах да, верно. И он непрестанно говорил о себе.

Улыбка исчезла с лица Виктора.

– Я хочу извиниться.

– За что?

– Что я сам не проводил вас.

У меня еще сильнее вспыхнули щеки.

– Мне надо было настоять на своем. Не позволить вам, в вашем состоянии, уйти… ну… с кем-то.