– Ничего не случилось, и вам не надо…

– Все равно. Вы простите меня?

Я посмотрела ему в глаза.

– Почему вы так заботитесь обо мне? Ведь вы меня даже не знаете.

– Я забочусь о всех моих клиентах, – ответил он, смерив меня долгим взглядом, потом игриво помахал рукой эффектной девушке, которая только что села за соседний столик.

– Да, конечно, – согласилась я.

Виктор вздохнул и поглядел в сторону кухни.

– Ну что, сегодня киш?

– Да, пожалуйста. – Я направилась было к моему обычному месту в углу, но тут же остановилась. – Знаете, я вот что подумала. Может, я могу сесть ближе к окну? Так приятно сидеть на солнце.

– Как скажете, – ответил Виктор с игривой улыбкой и положил меню на освещенный солнцем столик у окна.

В ожидании завтрака я потихоньку наблюдала за старшей официанткой Марго. Кажется, она нервничала, часто поглядывала на телефон, вздыхала. Я решила поговорить с ней.

– Простите, – деликатно сказала я. – Я невольно заметила, что вы чуточку… встревожены. У вас все в порядке?

Она расправила плечи, выпрямилась и вскинула подбородок.

– Все нормально, – ответила она ледяным тоном. У нее покраснели глаза. Я поняла, что она плакала, но мне было ясно, что я последняя, с кем она была бы готова поделиться своими горестями.

Я кивнула и вернулась к моему столику. Принесли мой завтрак, и я наслаждалась каждым кусочком, потом заказала вторую чашку эспрессо. Интересно, что прежняя Каролина думала об этом месте? Нравились ли ей здешние звуки: стук тарелок, которые несут посетителям, звяканье столовых приборов, витающие в воздухе соблазнительные ароматы кушаний, друзья, здоровающиеся друг с другом поцелуями в обе щеки? Или она просто сидела в темном углу, ела свой шпинат и торопливо уходила? От кого она пряталась? И почему так грустила?

Мой глаз заметил цветное пятно на стене возле кухни. Оно походило на картину, но я тут же заметила маленькую бронзовую ручку и поняла, что это какой-то шкафчик, встроенный в стену. Оставив кофе, я подошла и, наклонившись, попыталась открыть дверцу. В это время из-за угла появился Виктор.

– Что? Сообщить в полицию, что мы поймали вора?

– Извините, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло. Просто я заметила этот шкафчик и не удержалась. Захотела посмотреть, что там внутри.

– Ничего страшного, – сказал он. – Шкафчик очень необычный, правда?

Кивнув, я посмотрела на слова, написанные на дверце: «La vie est un sommeil, l’amour en est le rêve».

– Большинство посетителей даже не замечает его. – Он присел на корточки и показал мне затейливый рисунок на миниатюрной дверце – воздушный шар и цирк зверей.

– Что это?

– Одна из многих загадок этого заведения, – ответил он. – Этот шкафчик был и в моем детстве. По слухам, месье Жанти собственноручно сделал его для сына. Несомненно, маленькое развлечение для ребенка, который проводил всю жизнь в ресторане. Вообще-то, шкафчик всегда разжигал мое детское любопытство, и однажды, когда моя мать не видела, я открыл его, ожидая найти там сокровища.

– Нашли?

– Да. – Он сверкнул глазами. – Я нашел там шоколадку. После этого я заглядывал туда каждую неделю, и всегда там лежали новые шоколадки.

– Кто же оставлял их там?

– Может, кто-нибудь из официантов, может, сын мадам Жанти. Я так никогда и не узнал. Но для девятилетнего мальчишки это было… волшебство.

Я улыбнулась.

– Попросите господина Баллара рассказать вам еще что-нибудь. Он работал тут еще мальчишкой, когда всем управляла сама мадам Жанти.

Я вспомнила, как Виктор рассказывал мне историю ресторана. Мадам Жанти скончалась в 1950 году, ее сын держал бразды правления до середины восьмидесятых. Он умер от рака, и ресторан перешел в руки их дальнего родственника – эти годы Виктор назвал «темными». Фирменные блюда изменились или вовсе исчезли из меню, и хотя посетители хранили верность «Бистро Жанти», душа ресторана была ужасно уязвлена.

Кажется, Виктор возродил былые традиции ресторана – к восторгу постоянных клиентов, включая господина Баллара.

– Память у него уже не та, что прежде, – продолжал Виктор, показав на старика, сидевшего за столиком у окна.

– Мы с ним похожи в этом, – усмехнулась я.

– Но даже и так он знает это место лучше всех. Он приходит сюда каждый день два раза – утром и вечером. Завтраки заказывает разные, но ужин всегда тот же самый. Стейк, салат и бутылка хорошего бордосского. Давайте я познакомлю вас с ним.

Мне хотелось вернуться домой, принять душ и переодеться перед знакомством со старейшим посетителем ресторана, но я послушно поплелась за Виктором к столику, где старик сидел с газетой и кофе. Возле его левой ноги стояла отшлифованная за много лет трость.

– Господин Баллар, я хочу вас познакомить с нашей посетительницей.

Он поднял взгляд на Виктора, потом на меня. Ему было под восемьдесят или даже больше. Его глаза глядели устало и мудро, но я заметила в них молодой, никогда не исчезавший блеск. Я сразу представила его семилетним розовощеким мальчуганом, пришедшим с матерью в ресторан, или как он подросток полировал стеклянную посуду и разносил клиентам салаты, горячее и вино; а вот он уже молодой парень, и весь мир лежит у его ног.

Я открыла рот и хотела что-то сказать, но старик опередил меня:

– Я вижу вас тут уже несколько лет. Что ж, пора вам поздороваться со мной.

– Простите, я не…

– Не извиняйтесь, – перебил он меня. – У всех нас имеются свои причины.

Я рассказала ему про аварию и потерю памяти.

– Вообще-то, я сейчас мало что знаю о себе, – сказала я с улыбкой. – Но вчера вечером я нашла у себя в спальне в ящике комода аккуратно сложенную мужскую рубашку.

– Постойте, постойте? – вмешался Виктор. – Какую рубашку?

– Довольно ужасную, с кричащим тропическим принтом, какие покупают туристы на морских курортах.

– Странно, – пробормотал он.

Месье Баллар кашлянул.

– Ваш недуг можно считать не только проклятьем, но и даром небес. В моей жизни найдутся такие моменты, которые я предпочел бы забыть.

Я встретилась глазами с Виктором, и он, уловив у старика дискомфорт, направил беседу в другое русло:

– Я только что рассказал Каролине, что вы работали тут в сороковые, совсем ребенком.

Глаза господина Баллара затуманились от воспоминаний, и он начал рассказывать:

– Верно. Мне было одиннадцать, когда я пришел сюда работать. Мои родители нуждались в деньгах, и я брался за любую работу. Чистил картошку после школы. Мыл посуду. Подметал вечером ресторан. Во время оккупации я много чего делал.