За ночь в Катином сознании, как выяснилось, случился переворот. Неизвестно откуда взялась уверенность, что уж эти-то две вещи: письма и история с Женей — точно между собой связаны. И вечер на даче беспокоил все сильнее и сильнее. Ну и что же это я такое знаю, что могло бы вогнать кого-то в смертельный страх? Ничего я такого не знаю. Женька, что ли, знала? Странно… вроде она так же не понимала, о чем речь, как все прочие. С фотографиями, что ли, разобраться для начала?

У Ники фотографий не обнаружилось, зато она вспомнила, кто снимал — Сашка. Он же потом и раздаривал кое-какие снимки. Значит, у него вполне могло остаться что-то еще. Катя сразу же ему позвонила, но тут все снова застопорилось. Фотоархив, как выяснилось, остался у Жени. Не так-то просто было звонить Феде и напрашиваться в гости — в нынешней-то ситуации. Катя никак не могла решиться, но потом все-таки взяла себя в руки и позвонила.

— Понимаешь, — торопливо объясняла она, — это не для забавы, мне нужно кое-что выяснить… — Уже начала говорить: — Это, может быть, как-то… — хотела сказать: — связано, — но вовремя прикусила язык.

Федя, к счастью, не заметил. Он вообще не очень вникал в смысл просьбы и ухватился за нее даже с какой-то радостью.

— Тут коробка стоит. Сейчас проверю. Да, всё на месте. Хочешь, я тебе заброшу?

Так было даже легче. Лучше, чем сидеть несколько часов в Женькиной квартире, отбирая нужные снимки и пытаясь найти то, не знаю что.

Коробка оказалась довольно приличных размеров, Катя даже слегка растерялась. Пока она размышляла, не позвать ли на помощь «девочек», те объявились сами, одна за другой. Сперва по телефону, но каждая с вопросом, можно ли приехать. Вчетвером дело пошло довольно живо, хотя все-таки они просидели над этим часа два, не меньше. В результате нашлось две фотографии. Одна — совершенно такая же, как у Кати. Другая — не то чтобы лучшего качества, но ракурс там был чуточку другой. Лера и Илья, к примеру, вышли совсем смазанными, зато было видно каких-то малопонятных людей, стоявших с флангов. Что и требовалось, собственно.

— Вот это, например — кто? — Катя мучительно вглядывалась в смутно знакомые лица.

— Соседи. Помнишь, заходили соседи? Какая-то пара и еще приятель с ними.

— Да… что-то такое… Погодите! Вот эту я никак разглядеть не могу.

«Эта», собственно, была и на той фотографии, что у Кати. Здесь ее было чуть лучше видно. Полноватая, с волосами до плеч. Стояла рядом с Васей и смотрела на него, почти отвернувшись от камеры. Лера взяла фотографию в руки.

— Стойте! Так ведь это… Монашка!

— Монашка?

— Ну да, Монашка, Машка-Монашка, Васькина соседка, хвостиком за ним таскалась, да что ж вы ничего не помните?

Хороший вопрос. Кате прямо сильно не по себе стало. Правда, почему я так плохо все это помню? Значения не придавала? Мысли были другим заняты? Видимо, так — и все равно странно. Пришла какая-то корова и слизала языком целые куски прошлого. А кличка той корове — ретроградная амнезия. Удачно, что Лерку она как-то миновала.

Ну конечно, Маша, была такая… Катя вдруг все очень ясно вспомнила, даже некоторые детали. Хорошенькая, пожалуй, глаза такие яркие, голубые, но какая-то… черт его знает… какая-то не такая, как будто ущербная в чем-то. Что-то в ней было чуть-чуть нелепое, неуклюжее… Вот о ком уже сто лет ни слуху ни духу. Откуда она взялась-то вообще? Учиться с ними не училась… Ну да, Лера же сказала: Васина соседка. Да, да, точно! Только бывшая. То есть к тому моменту уже бывшая. В детстве жила на соседней даче. Васька ей как-то покровительствовал, она его, разумеется, обожала. Действительно, ходила за ним как хвостик и как-то так сбоку, незаметно прилепилась к их компании. Почему-то мальчики совершенно на нее не реагировали. «Сексапила — ноль», — вздыхал Гарик. Он, кстати, иногда оказывал ей знаки внимания, надеясь вызвать к жизни этот самый сексапил — из чистого гуманизма.

Там еще вот что вышло забавно. Вдруг выяснилось, что она «идейная» комсомолка, убежденная и страстная. Васька всю школу ее опекал, а потом на какое-то время отвлекся, упустил и — на тебе! А она вообще была такая… тихая, но восторженная. И был какой-то нелепый разговор на новогодней вечеринке: такой справедливости, как у нас, нигде в мире нету, раз сидел — значит, было за что, — примерно так, и это среди них — ну чистый театр абсурда. Васька тогда обещал с ней поработать. Потом она на какое-то время пропала, а позже, весной, возникла опять, но с совсем другими настроениями. О социализме-коммунизме ни звука — Великий пост, Страстная, куличи… Монашкой, впрочем, ее прозвали задолго до метаморфозы. Гарик, разумеется, фрустрированный безуспешными попытками «разбудить в ней женщину».

Значит, она там тоже была — на даче в тот вечер…

— А вот интересно, она тоже получила эту штуку или нет? — вдохновилась Лера. — Вот это надо непременно выяснить!

«Почему так уж непременно? — подумала Катя. — Хотя действительно любопытно…»

— Вы знаете, где она? — спросила Мирела. — Координаты какие-нибудь?

Координат ни у кого не оказалось.

— А где же ее тогда искать?

— Вася, скорее всего, знает… — предположила Ника. — Спроси, Мирка!

— Как же я спрошу? Я ему вообще про все это не рассказывала…

— Почему? — удивилась Катя.

— Не знаю… Зачем голову морочить, пока ничего не понятно?

— То есть… И про Женьку не говорила?

— Про Женьку говорила. Что несчастный случай.

— А давай я его спрошу, — предложила Лера. — Под каким-нибудь благовидным предлогом. Придумаю чего-нибудь. Он доверчивый.

Мирела задумчиво накручивала черную прядь на палец. Катя невольно улыбнулась — очень знакомый жест. Так Мирка всегда делала, когда не знала, что сказать.

— Ошибаешься… — пробормотала она в конце концов. — Он проницательный. Я подумаю…

Сразу после ухода «девочек» позвонил Илья.

— Ника ушла?

— Только что.

— Кать, может, ты мне скажешь, что у вас там делается?

— Что ты имеешь в виду?

— Сходки эти ваши таинственные. Что происходит?

— Что ж ты Нику не спросишь?

— Спрашивал. Не говорит. Да мы с