— Илюш, — вдруг не выдержала Катя, — а что ты там, собственно, торчишь, если все решил? Уходя уходи… Только изводите друг друга.

— Скоро перееду. У меня там ремонт, в той квартире. Кать, так скажи мне, с чего это вы вдруг встречаться стали чуть ли не каждый день?

— Ни с чего. Просто так. Прошлое вспоминаем…

— Прошлое вспоминаете… Не хочешь говорить — не надо.

Илья сухо попрощался и повесил трубку. Катя задумалась. Странно получается… Мирела не рассказывает Васе, чтобы его не тревожить. Ника почему-то ничего не говорит Илье. Просто сводит общение к минимуму? Возможно… Но самое странное, что ведь и она, Катя, спрашивая Сашу о фотографиях, почему-то не сказала ему правды о том, зачем они ей понадобились. Сплела что-то относительно правдоподобное. А почему, собственно? Откуда эта идея союза тайного и сугубо дамского?

Вечером, когда сидели с Варькой на кухне и пили чай, позвонила Лера.

— Кать, я нашла телефон этой Маши.

— Каким образом?

— У меня все записные книжки хранятся, за много лет, за каким-то чертом, сама не знаю.

— Так ведь он, небось, тыщу раз переменился? Потом, она могла переехать.

— Не переменился. Я позвонила.

— Ну ты даешь! — искренне восхитилась Катя. — Очень оперативно. И что?

— И ничего. Ее там нет.

— Переехала?

— М-м… не совсем… хотя можно, наверно, и так сказать. Я с отцом ее говорила. Она, Маша, в монастырь ушла.

— В монастырь? Совсем?

— А не совсем — это как?

— Ну не знаю… Как Алеша Карамазов.

— А-а… Нет, она, кажется, совсем.

— Ух ты! Ничего себе!

— Постриг, кажется, еще не приняла, но вот-вот примет. Он, знаешь, как-то мутно изъяснялся, отец ее. Пьяный, по-моему, причем как следует. «На послушании» — это он еще как-то выговорил, а потом пошло какое-то «рясф», «ряфс» — это он пытался сказать «рясофорная», я угадала. Или, может, «не рясофорная».

— Так. Замечательно, — сказала Катя. — Значит, я думаю, вопрос закрыт.

— Насчет писем-то? Конечно, чего уж тут… Он, кстати, спрашивал, кто звонит. Я ему телефоны оставила, свой и твой тоже — сама не знаю зачем, на всякий случай.

Отчего-то Катин детективный азарт после этого эпизода заметно поугас. Дело тут было не только и не столько в Маше и не в том, что до нее не удалось добраться. Просто, если вдуматься, во всем этом вообще не было никакого смысла. С какой стати, например, они решили, что Машу необходимо найти? Ну допустим, выяснилось бы, что она тоже получила анонимку — и что? Или не получила. Опять-таки — что из этого? Как сказала Мирела: кто не получил, тот и послал? Но это ведь чепуха. Похоже на сон… такая логика во сне бывает. Нашли фотографию — кто это на ней? Ах, вот кто! Ну так надо ее немедленно обнаружить. Сплошные химеры. Катя не могла понять, почему она на это повелась. Конечно, следствие тогда производилось не бог весть как, у милиции других забот хватало. И все-таки — по свежим следам. Смешно сейчас на что-то рассчитывать.

И вообще — подлец-человек действительно ко многому привыкает. Какое-то время просуществовали в режиме чрезвычайной ситуации — сколько можно? Через несколько дней вернулись к нормальной жизни, куда ж денешься, повседневные дела требовали внимания. То есть почти нормальной — если не считать звонков в больницу, в которой так пока ничего и не менялось.

На пятый день нормальной жизни позвонила Маша.

Была сурова, никакой вводной части, лирики, никаких «как дела?» — и слава богу, потому что — как отвечать на такой вопрос, если не виделись десять лет? Да и в те времена нельзя сказать, что общались по-настоящему.

— Ты мне звонила…

— Не я, — зачем-то уточнила Катя. — Лера. Но это неважно.

— Это хорошо, что неважно. Я лучше с тобой поговорю. Так в чем дело-то?

Катя попыталась собраться с мыслями. Не особенно хотелось посвящать лишнего человека в детали их доморощенного следствия, ею же самою и развенчанного. С другой стороны, нужно же было как-то объяснить их звонок.

— Понимаешь, — не совсем уверенно начала она, — тут такое дело… Мы тут… несколько человек… письма получили… То есть одно и то же письмо. Очень странное, с угрозами…

— С какими угрозами? — суровости как не бывало, в Машином голосе вдруг зазвучало жадное любопытство.

— Да ерунда, бред какой-то… «Никуда не ходи, никому ничего не рассказывай, а то хуже будет!» Примерно в этом роде.

Тут Кате померещилось нечто странное. Маша как будто хихикнула. Уверенности у Кати не было: может, и правда померещилось, может, просто закашлялась. Катя предпочла на этом не фокусироваться — все равно совершенно непонятно, что с этим делать, и торопливо понеслась дальше:

— Ну вот… Мы хотели спросить, не получала ли ты чего-нибудь такого. Мы же не знали, что… что ты не в Москве…

Вот и все. Объяснение дано, разговор можно было сворачивать. Однако не тут-то было.

Ответ превзошел все ожидания.

— Нет, писем я не получала, — заявила Маша. — А вот кто их послал — знаю.

И — никакого хихиканья, тон абсолютно серьезный. Катя ушам своим не поверила.

— То есть как — знаешь?

— Так. Знаю.

— Скажи… — беспомощно попросила Катя.

Было странное чувство: попалась на крючок чужого бреда и покорно подаю реплики, плохой спектакль. Маша молчала.

— Маш?

— Тебе, пожалуй, скажу… Но не сейчас.

— Почему не сейчас?

— Не хочу по телефону.

— А чем тебе телефон плох? Прослушки боишься?

— Да при чем здесь! Мне тебя видеть надо. Понимаешь? В лицо смотреть.

— Ничего не понимаю, — откровенно призналась Катя. — Зачем тебе на меня смотреть?

— Не понимаешь — и не надо. В общем, так. Если хочешь узнать — приезжай. Причем, Кать, одна! Понимаешь? Одна! Ни при ком другом говорить не буду. И вообще, если не трудно, будь добра, никому о моем звонке не рассказывай.

— Чепуха какая-то! — Катя вдруг разозлилась. — И где ты вообще?

— Это под Владимиром.