— Тебе крепкий?

— Средний.

Маша кивнула.

— Ну рассказывай, как вы там все? Тыщу лет не видались!

— Да вроде все ничего… — Катя запнулась, подумав о Женьке.

Было непонятно: рассказывать об этом или нет. Она решила повременить и выдала для начала краткую сводку обо всех в самых общих чертах.

— Я ведь и Васю тыщу лет не видала, — задумчиво проговорила Маша. — Кто бы мне сказал, что так будет, ни за что не поверила бы… Он ведь у нас теперь знаменитость? Я передачу смотрела… И Мирелу показывали, не меняется, все такая же.

Передачу Катя тоже видела. И не одну.

Катя все не понимала, как подступиться, и в конце концов решила идти напролом.

— Маша, ты извини, но мне очень нужно понять… Ты сказала, что знаешь…

— Про письма-то? Знаю.

— Ну и кто это, по-твоему?

— Она, голубушка, она самая. Манон.

— Манон?

— Манон, Кармен… Мирела, короче.

«А ведь она ее ненавидит, — вдруг подумала Катя. И тут же: — Нет, она же не может, не должна!»

— Откуда ты знаешь?

— Потому что сначала я ей написала.

— Ты написала Миреле?

— Да.

— Когда?

— Ну-у… я не помню. Недели три назад.

— И что ты ей написала?

Маша вдруг замялась.

— Не так это просто, Кать. Я тут подумала — может, и не стоит об этом рассказывать.

— Поздновато ты спохватилась, не находишь?

Катя тут же прикусила язык и отругала себя, что сорвалась. Надо было не огрызаться, а смиренно слушать и уговаривать, ничего не поделаешь. Ей повезло — отчего-то Маша пропустила ее реплику мимо ушей.

— Ладно, скажу, — вдруг решилась она. — Я написала, чтобы она рассказала Васе все как есть, всю правду, и покаялась. А если не расскажет, то все равно он узнает. И все узнают.

— Какую правду? Рассказала — о чем? Я не понимаю!

— О Гарике.

Катя почувствовала, что ее начинает бить дрожь. Оказалось, она была совершенно не готова к тому, что их «дедукция» может иметь отношение к реальности. Мирела? Безумие в чистом виде, да и только! Какое-то шестое чувство подсказывало ей не подавать вида, что она понимает, о чем речь.

— Правду о Гарике? Какую правду?

— Не догадываешься?

— Н-нет.

— Что она спала с ним — вот какую! — выкрикнула Маша и вдруг добавила совсем другим тоном, спокойным и важным: — В измене покаяться.

— Что-о? — Катя не знала, смеяться ей или плакать. — Так ты… Так это всё — об этом?!

Кажется, все-таки смеяться. Откуда-то изнутри, как пузырьки газировки, стал подниматься к горлу смех — какой-то дурной и неукротимый. Больших усилий стоило не выпустить его наружу. Катя поспешно уткнулась носом в чашку. Засмеяться значило бы закончить разговор. А между тем многое оставалось совершенно непроясненным. Что же это выходит — Мирка получила это послание, но вместо покаяния устроила небольшой цирк с анонимками? Позвольте… А… а Женька? Это что же, тоже Мирела? Чушь какая-то. То, что сперва показалось забавным, вдруг повернулось совсем другой стороной. Катя начала с самого естественного вопроса:

— Откуда ты знаешь?

— Видела.

— Что ты видела?

— Видела, как они трахаются. Тебе в подробностях описать?

— В подробностях не надо. Я не понимаю, Маш… где ты могла это увидеть? И как?

— А помнишь, мы все у Васи на даче были? Когда они вернулись? Помнишь?

— Помню.

Снова все возвращалось к этому вечеру. Мы проводили вечер на даче… Да уж, провели вечерок…

— Ну вот, все очень просто. Помнишь, тогда все ночевать остались? Ну или почти все. А мне не спалось чего-то. Ну я и встала… пройтись. Проходила мимо сарайчика и в окошко увидела.

Катя потерла виски. Информация никак не хотела умещаться в голове. Слишком много вопросов, и неизвестно, с какого начать. Ну вот, например, с такого:

— Это было — сколько? — не знаю… десять, кажется, лет назад. Почему сейчас? Почему ты вдруг спохватилась?

— А вот это, Кать, сложно. Этого я тебе, пожалуй, не объясню… не то что не хочу, ты не думай, а не смогу… Это… ну в общем, это связано с моим обновлением, с новым рождением.

— При чем здесь это?

— Я же говорила, ты не поймешь. Ну как тебе объяснить? Когда уходишь, надо все дела свои здесь закончить. Подчистить. А у меня вроде как осталось несделанное… по эту сторону. Вася мне был как брат. Надо было, конечно, тогда же глаза ему открыть. А я побоялась. Понимаешь? Я думала: вдруг он мне не поверит, разозлится и меня же знать не захочет. Кому он, по-твоему, поверил бы — Мирелке или мне? То-то же. Ночная кукушка, знаешь… Она бы ему точно зубы заговорила, он бы меня же и возненавидел в итоге. И потом вообще, знаешь, гонца ведь убивают. И все эти — сколько там? — десять лет у меня это гвоздем сидело, свербело. Или свербило? Ну неважно… Я все знала и позволила, чтоб его обманывали… может, даже смеялись над ним. Значит, я его как будто обманула, предала…

Все это было, мягко говоря, неубедительно. Что это? Откровенная ложь? Добросовестный самообман? Катя не поняла. Правда же, по-видимому, состояла в том, что все эти годы жила обида. И конечно, ревность — кого она ревновала, кстати? Васю? Или Гарика, который время от времени притворялся заинтересованным? Не суть! Важно, что все это жило в душе и не давало покоя. И все эти годы вынашивала свою идею, теперь же просто подверстала ее под обстоятельства… А может быть, дело как раз в той телепередаче, которую она упомянула в начале? Может быть, она увидела их вместе — благополучных, веселых, дружных, после большого перерыва, — и что-то замкнулось у нее в душе?

Тут главное было — не поддаться на провокацию, не дать себя втянуть в обсуждение моральных проблем. Да и психологических тоже, если уж на то пошло. Не за этим она сюда ехала. Надо пройти по тонкой грани и выяснить все, что нужно, не давая никаких