— Богдан говорит, что пришёл тот дед-колдун к нему ночью и в гиену превратился, сожрать его хотел. — Он хмыкнул. — Я-то этому не верю, сказки всё это. А вот в гипноз — верю. Загипнотизировали Богдана, вот и боится он с тех пор всего, с колдовством связанного…

Тимофей замолк, словно осознав противоречивость своих собственных слов. «Как будто не ты только что крутился и кричал на всю тайгу… А говоришь, что не веришь», — с какой-то неожиданной мстительностью подумал Кирилл, а вслух спросил:

— Тимофей Павлович, вы сказали, что она больше сегодня не придёт.

А она — это кто?

Тимофей посмотрел на небо, которое за последние десять минут затянулось хмурыми облаками, и сказал вполголоса:

— Это шаманка, хранительница этих мест.

***

«Ну, всё, возьму последний шлих на этом ручье и пойду к Комнэ», — решил Кирилл, осторожно пробираясь по берегу вверх по течению неширокого извилистого ручья. Перешагивая через поваленные деревья и обходя непроходимые заросли молодого ивняка, он всматривался в прихотливо извивающиеся меандры, отыскивая взглядом место для промывки. Богдан шёл за ним следом, не выпуская Кирилла из виду. После той ночи он будто надломился, движения его, прежде спокойные и уверенные, стали мелкими и суетливыми, идя по тайге, он часто оглядывался по сторонам, вздрагивая от малейшего шороха и не выпуская из рук карабина. Ложа и цевьё дорогого «маннлихера», сделанные из ценных пород дерева, обуглились и почернели, оптический прицел после того, как карабин упал в костёр, пришёл в негодность.

Конечно, Кирилл давно понял, что эти люди ищут золото для себя или по чьему-то заказу. «Надо же, — думалось ему, — а я ведь и не подозревал даже, что в наше время существуют такие вольные старатели, джентльмены удачи, на свой страх и риск рыщущие по тайге в поисках добычи».

И ещё он чувствовал всей кожей опасность, которая словно висела в воздухе, опасность, источником которой были его новые знакомые. Но ему нравилась такая жизнь, нравилось бродить по нехоженым местам тайги, ночевать на мягкой моховой постели под кронами огромных кедров, елей или лиственниц с десятисантиметровой толщины корой.

Каждый вечер после долгих переходов Кирилл ложился на землю, дождавшись, когда погаснет костёр, и смотрел на звёзды, казавшиеся такими огромными, что представлялись ему белыми отверстиями в угольно-чёрной ткани небесного свода. Названий звёзд и созвездий он не знал, давая им свои собственные, придуманные им самим имена. Созвездие Скорпиона он назвал Ковшиком, в его ручке выделялась яркая крупная звезда, которую астрономы называют Антарес, он назвал её Большой Рубин за её розовато-красный, как ему отчего-то казалось, цвет. Был ещё и Малый Рубин — звезда Арктур, альфа Волопаса, созвездия, которому он не дал никакого названия просто потому, что заснул, рассматривая его ночью. Ещё одно зодиакальное созвездие, Стрелец, показалось ему похожим на бегущую охотничью собаку, задравшую вверх голову, и он так его и назвал — Лайка.

Но больше всего Кирилл любил рассматривать огромное созвездие, в крестообразном расположении звёзд которого он ясно видел раскинувшую крылья птицу. Почему-то ему нравилось думать, что эта птица — огромная гагара, которая летит по Млечному Пути, направив свой клюв во Вселенную. Остро сияющую звезду в «голове» гагары он так и назвал Клюв, а яркую белую звезду в хвосте птицы он окрестил Гагачьим Хвостом, не подозревая, что за сотни лет до него древние арабы назвали её Денеб, что тоже означает «хвост птицы»…

…Наконец, Кирилл увидел подходящее место — ручей здесь падал с метровой высоты скального уступа и делал резкий поворот, прорезая невысокую базальтовую скалу — дайку, которая выделялась среди ровной тайги как длинная, покрытая мхами и черничными кустиками, поросшая густым ельником стена. Под сливом воды в породе образовалась неглубокая яма, а на самой излучине была намыта быстрым течением узкая коса, состоящая из крупного светло-серого песка, неокатанной гальки и небольших угловатых булыжников — обломков породы. Склонившиеся над этим маленьким водопадом ели закрывали небо, создавая тёмнозелёный альков. «Словно скрывают какую-то тайну», — подумал Кирилл, решивший взять пробу именно отсюда.

— Давай здесь попробуем, — сказал неслышно подошедший сзади Богдан, словно прочитав мысли Кирилла.

Забросав в лоток пробу, взятую со дна ручья, Кирилл принялся выбирать руками крупные камешки, чтобы потом начать промывку. Чёрные и тёмно-серые тяжёлые обломки базальта, угловатые осколки серожёлтого известняка, испещрённого яркими фиолетовыми, синими, розовыми разводами и пятнами окислов, белые кристаллы молочного кварца и крошащиеся в руках крупные куски слюды — всё это полетело обратно в ручей. Уже приготовившись начать промывать пробу, Кирилл увидел в лотке под слоем песка и мелких камешков ещё один обломок. Взяв его указательным и большим пальцами, он ощутил его необычную тяжесть и, можно сказать, весомость: золотой самородок размером с голубиное яйцо лежалу него на ладони.

Кирилл выпрямился и застыл, рассматривая самородок, его выпуклости и впадинки. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что природа придала самородку форму птицы — маленькая золотая сова словно бы сидела на ветке, повернувшись нему вполоборота. Можно было различить её крючковатый клюв, сложенные широкие крылья и круглые глаза. Богдан, склонившийся над своим лотком в трёх метрах от Кирилла, увидев, что тот рассматривает что-то, подошёл и тоже зачарованно смотрел на самородок. Потом протянул руку, осторожно взял сову и, взвесив на загрубевшей ладони, положил в нагрудный карман своей куртки.

Они начали промывать пробы, и через пятнадцать минут Кирилл увидел в своём лотке, кроме ставшей уже привычной глазу чёрной полоски тяжёлых минералов — ильменита, гематита и магнетита, жёлтую полосу золота, тускло блестевшую в одиноком предзакатном солнечном луче, который прорвался сквозь густые лапы окружающих водопад елей. Лоток был непривычно тяжёлым, а через секунду он услышал возглас Богдана и, подойдя к нему, увидел в его лотке такой же золотой «поясок».

Не обращая внимания на ледяную воду и закоченевшие руки, они принялись лихорадочно промывать один лоток за другим, ссыпая в брезентовые мешочки намытый золотой песок, а в отдельный мешок складывали самородки, имевшие всевозможные причудливые формы. Вскоре к ним присоединился Тимофей, которого Богдан вызвал по рации, и к ночи уже несколько тяжёлых матерчатых мешочков с золотым песком стояло на берегу, словно маленькие толстенькие цыплятки выстроились в ряд, идя за наседкой — мешком с самородками. Взгляд Кирилла поминутно возвращался к ним, казалось, мешочки окружены притягательной жёлтой аурой, приятно было рассматривать их и думать о том, какие они тяжёлые и прекрасные.

Насыпая в мешочек золото, намытое с очередного лотка, Кирилл внезапно ощутил незнакомое