Вокруг стояла гробовая тишина. Люди затихли, как перед грозой, никто не смел потревожить мою скорбь.

— Дина, — сзади подошел Андрей. — Антон подтвердил мою версию.

Он предложил продолжить в машине. За тонированными стеклами кроссовера мир был темно-серым. Андрей устроился рядом на заднем сиденье и раскурил сигарету. От усталости лицо стало жестковатым. Ароматный дым поплыл по салону. Около минуты он мысленно суммировал информацию.

— Я все обдумал, — нарушил он минуту молчания. — Пока ты была дома, вышел на заказчика. Все, как я говорил. Координатор присутствовал на встрече. Эмиль хотел взять его живьем. Иван позвонил Сашке Бестужеву и предупредил о планах, а когда твои вошли, завязалась перестрелка. Эмиля убили на месте. Чем-то крупнокалиберным…

Под тихий голос заныли виски, а перед глазами встала предобморочная пелена.

— Мне жаль, ласточка. Но он не мучился. Все быстро случилось, может даже не успел ничего понять. Мне б такую смерть. Но я не такой везучий.

Андрей выдохнул дым через нос.

— Тайник в лесу Иван сделал для Сашки. Сначала я решил — для координатора. Но закладка осталась лежать, значит, была для того, кто погиб. Вспомни, Сашка хотел свалить со своей бабой. Думаю, он попросил Ивана оставить деньги и оружие.

Мне хотелось зажать уши руками, лишь бы не слушать стройных рассуждений Андрея.

— Самым подозрительным мне казалась история с эксгумацией. Ход делу дал политик, опасаясь оказаться раскрытым, но почему сейчас? Помнишь, я говорил про купленную медсестру? Из комы выходят не сразу, а этапами. Человек может овощем быть, а положительная динамика появилась. Родне обычно не сообщают, чтобы зря не обнадеживать. Больной на этом этапе может застрять. Так вот. Когда у Антона появились первые признаки, медсестра сообщила, кому следует.

— Нужно было догадаться, что все из-за Антона, — я со стоном спрятала лицо в ладонях. — Выживший свидетель.

— Да, ласточка. Они заметались. Чтобы координатора не искали, дело отправили на пересмотр, собирались повесить бойню на твоего мужа. За состоянием Антона следили. Ты неплохо в него вложилась: частная больница, охрана, врачи. Крутилась рядом, они решили на тебя наехать, чтобы не мешала, а потом и убрать. Если бы ты не вмешалась, Антона бы шлепнули. Думаю, сначала его держали живым, чтобы допросить. Я прикидывал, зачем…

Андрей сосредоточенно затянулся, словно сигарета помогала ему думать.

— Думаю, их беспокоил Иван. Если смотреть на бойню с точки зрения координатора, это сбежавший свидетель, и он неизвестно где.

Я тяжело вздохнула. Все замкнулось. Все детали, которые подавали надежду, нашли объяснение. Все, чего я добилась — вновь доказала, что мой Эмиль погиб. Наверное, это мой круг ада. И Андрей озвучил еще один сильный довод. Если он жив, почему не дает о себе знать столько времени? Ни намека, ни записки. Он знает, как я его люблю… жду… он бы не дал мне страдать.

— Держись, ласточка, — Андрей сплел со мной пальцы и предложил недокуренную сигарету. — Ты знаешь, что я слышал? Если родные по умершему плачут, душа отлететь не может и на земле мучается. Ты его мучаешь, понимаешь? Отпусти его. Он уже не здесь.

Я затянулась, легкие обожгло кашлем, вышибло слезы из глаз. В горле першило, и я притворилась, что слезы — это от дыма, а не от слов.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Тебе кажется, это конец жизни, но это далеко не так. Время лучшее лекарство.

Время и семья. Я уже поняла по своему опыту. И что дальше? Купить билеты в Лондон, улететь к маме и к сыну? С собой возьму Бориса, остальных отправлю в охрану к Антону. Его нельзя бросать. Попрощаюсь с Андреем. Я немного взбаламутила воду, но все уляжется — он вернётся к своей. Кто-то должен его любить. Эта потребность в каждом из нас заложена.

Но сначала увижусь с Эмилем на эксгумации, чтобы проститься. Опасно, но… Другого шанса не будет. Это наша последняя встреча.

— Я останусь до эксгумации, — сказала я. — Потом уеду.

— Я позабочусь о твоей безопасности.

Андрей осторожно прижал к груди мою руку. Пальцы мы так и не расплели.

— Доверься мне, — он пересел за руль и завел машину.

Я погрузилась в мысли, пока мимо плыл душный центр. Бросила бороться с пустотой и когда полностью ей отдалась, место, где царил Эмиль, перестало болеть. Только ощущалось безжизненной дырой, прохладной от сквозняка. По Театральному проспекту мы выбрались на незнакомую улицу и свернули во двор бело-розовой многоэтажки. Внизу был супермаркет. По старому адресу мы уже «засветились», время менять логово. Андрей проводил меня на седьмой этаж. Эта квартира была однокомнатной и прохладной — окна выходили на затененный двор. Я подошла к окну и отодвинула занавеску. Внизу на площадке играли дети, и вообще кипела жизнь.

— Спущусь в магазин, — сказал Андрей. — Дома ничего нет. Еще попрошу охрану передать твою одежду… Вечером зайду, отдам.

Я кивнула — не хотелось говорить. Нужно протянуть четыре дня — вернее три, на это время можно смириться с неудобствами. Судя по ремарке, жить буду одна. Это хорошо. Андрей принес продукты, что-то сказал на прощание и, наконец, хлопнула дверь. За окном постепенно стемнело. После того, что произошло, во мне осталась немота. Не могу ни чувствовать, ни думать — апатия. Желание жить и смиряться с реальностью, чтобы отпустить навсегда глупые мечты о муже…

Но как забыть наши вечера и жаркие ночи? Признания. Просьбу шепотом — «только дождись». Я пялилась в пустоту, пытаясь привыкнуть к реальности. Вяло порылась в пакете, нашла мятную карамель и сунула в рот. Есть не хотелось. Не хотелось вообще ничего, кроме него. Не заметила, как начала плакать и как получилось, что я сижу в темной кухне, посасывая солено-сладкую из-за слез, попадающих в рот, карамель.

Мне хотелось рассказать, что я чувствую, это казалось спасением, но дневника нет под рукой. Он остался в моей квартире. Я отыскала салфетку и с ручкой села за стол. Одна, вторая, и скоро целая пачка заполнилась моими чувствами. В шкафу нашла блокнот. Часть страниц вырваны, но он тоже пошел в дело. Я не замечала, что рыдаю, давлюсь солено-мятной карамелью и пишу, пишу так долго, что болит рука…

— Дина, — меня неожиданно обняли со спины. Я потеряла счет времени и не заметила, как вернулся Андрей. — Не плачь, ласточка… Ну все, хватит.

Сдавленный шепот. Сильные объятия. Андрей буквально стащил меня со стула, чтобы прижать к себе. Ему за меня больно. Наверное, со стороны это кошмарно выглядело: как я пишу, потеряв разум. Сквозь слезы, вполголоса выкрикивая слова, чтобы не потерять мысль, плачу, причитаю, зову мужа в безумном творческом бреду. Андрей отшвырнул ручку, вздернул на ноги, и я с облегчением прижалась к нему. Чтобы кто-то остановил поток мыслей, спас меня от стервятников, терзающих сердце. Взбесившиеся мысли рвали меня на части.

Я разрыдалась в плечо и затихла. Мы отражались в оконном стекле. Я видела себя: полубезумную, красивую и с пронзительным взглядом. Грустная красота.