Поднялось несколько рук. Мадам Тибо, ужасно строгая историчка, из-за которой у учеников случались приступы судорог, взяла слово:

– Смотря кто будет вести эти часы. Часы наказания бывают после уроков, и лично я не собираюсь сидеть в школе до половины седьмого и следить за наказанными без прибавки к жалованью. Кто же возьмет на себя эти дополнительные занятия?

Директор примирительно махнул рукой и пояснил:

– Часы наказаний всегда были прерогативой наших лучших ассистентов преподавателей, и незачем это менять. Их преимущество в том, что они молоды, это сближает их с учениками, и они смогут использовать его, чтобы… – казалось, он не знал, как сформулировать свою мысль, – чтобы… чтобы помочь им справиться с трудностями в учебе. Все они – блестящие студенты с огромным педагогическим чутьем. Более того, работа с наказанными учениками входит в их оплачиваемые обязанности, то есть наша почасовая нагрузка никак не меняется.

Марианна встала и попросила слова:

– Простите, но я не понимаю, что меняется по сравнению с прошлым годом. Вы думаете, чем мы занимаемся с наказанными учениками? Решаем судоку? Нет, помогаем делать уроки. Но вам это, разумеется, неизвестно, ведь в это время в школе уже никого нет…

Послышался скрежет сдвигаемых стульев, кашель, чихания. Учителя всегда чувствовали себя неловко, когда воспитатели открывали рот и напоминали о своем статусе школьных пролетариев.

Вслед за ней поднялся Оливье:

– Не уверен, что министерство одобрит столь вольное толкование “часов индивидуальных занятий”. Кроме того, хотел бы обратить ваше внимание на то, что в последний рабочий час нужно одновременно следить за наказанными учениками и отмечать отсутствующих в электронном журнале. А компьютер, я уже указывал на это в прошлом году, стоит в кабинете завуча по воспитательной работе, тогда как наказанные находятся во внутреннем дворе, а ассистент один. То есть ассистенту приходится быть одновременно в двух местах. Мы до сих пор ждем, когда вы решите эту проблему.

Он уселся на свое место рядом с Марианной, и они обменялись довольным взглядом. Оба знали, что никакого решения не будет, что они по-прежнему станут оставлять детей одних, отлучаясь в кабинет завуча, но им нравилось играть в эту школьную игру и слегка доводить директора; тот состроил недовольную мину, как будто только что обнаружил неожиданное затруднение.

– Да, конечно, понимаю. Что ж, вы просто можете отмечать отсутствующих в другое время. Короче. Мы вернемся к этому вопросу позже, ясно, что речь о мелочах, которые решаются в рабочем порядке в течение года. А теперь предлагаю всем перейти к угощению по случаю начала учебного года и выпить кофе с круассанами, которые ожидают нас в столовой.

Предложение было встречено вздохами облегчения и таким же гвалтом, каким обычно сопровождается конец уроков. Они гуськом потянулись к лестнице, ведущей в столовую.

Училка французского, с которой Марианна, естественно, была в хороших отношениях, учитывая их общие интересы, взяла ее под руку и спросила:

– Ну что? Как каникулы? Удалось диплом дописать?

Марианна ответила улыбкой, плавно переходящей во вздох, который лучше всяких слов описывал состояние ее университетских дел. Училка потрепала ее по плечу:

– Не волнуйся. В этом году допишешь обязательно.

Она кивнула, но подумала, что вообще-то за всей этой хренью слегка подзабыла главный свой источник тревоги: учебу и то, что потом. На что может рассчитывать человек с дипломом по Бодрийяру?

Подошел Оливье и протянул ей обжигающий кофе в пластиковом стаканчике.

– Не вижу смысла тут торчать, когда нет учеников, – как и каждый год, сказала ему Марианна.

А Оливье, как всегда, ответил:

– А я люблю эти собрания, они дают иллюзию, что у нас есть настоящая работа.

Но Марианна подозревала, что истинный источник удовольствия Оливье заключается 1) в том, что к нему приковано внимание всей женской половины школы; 2) в его крючкотворском тропизме.

И, как каждый год, они в конце концов задались вопросом, останутся ли здесь и в следующем году.

– А вдруг это наше последнее собрание перед началом учебного года? Надо прожить его по полной, – мрачно заметил Оливье.

– Уй-й… Что-то не верится, судя по нынешнему состоянию моей жизни.

Оливье вопросительно поднял бровь.

– Ну, вообще-то предполагается, что все в жизни к лучшему. Или, по крайней мере, в ней есть прогресс. Но, судя по моей ситуации в последние месяцы, она, объективно говоря, движется к худшему. – Марианна на миг умолкла. – Моя жизнь похожа на заплесневелый кусок хлеба. Может, у нее истек срок годности счастья.

Оливье хмыкнул.

– Ну да, честно говоря, положение у тебя не блестящее. Но и катастрофы тоже никакой не случилось.

Марианна подняла руку и начала перечислять, загибая пальцы:

– У меня был парень. У меня нет парня. Он меня любил. А сейчас, думаю, предпочел бы переспать с Гитлером, чем встретить меня на улице. Диплом я так и не дописала. Никаких профессиональных перспектив у меня нет. Я жила в симпатичной двушке, теперь живу в какой-то мерзкой собачьей будке. Вечерами торчу в интернете и болтаю с двумя незнакомыми мужиками, которые смотрели ролик, где меня трахают. И единственное мое спасение заключается на сегодняшний день в компьютерных познаниях девятнадцатилетнего мальчишки, сидящего на каникулах с родителями. Куда уж лучше.

– Зато ты на все это смотришь отстраненно и отлично держишься.

– Я стала нечувствительной к собственному несчастью.

К ним подошел школьный повар:

– Ну что, молодежь, как дела? Навеселились за два месяца?

Дабы не разрушать его иллюзий насчет того, что значит быть-сегодня-молодым-во-Франции, Оливье с Марианной дружно закивали и замахали руками, типа “у-у-у, если б ты только знал… просто ах!”. Повар, казалось, остался доволен:

– Что и говорить… Молодость – лучшее время. Конечно, пользуйтесь, пока можно. Потом всякие пакости навалятся, не до того будет.

Марианна всем своим видом выразила полное согласие.

– Когда мне было столько лет, сколько вам сейчас, мы с приятелями путешествовали автостопом. Так здорово. Свобода! Мы были такие беспечные…

Оливье все-таки решил поумерить его пыл:

– Ну да, только знаешь, наше-то поколение не то чтобы беззаботное…

Повар нахмурился.

– Знаю, знаю… По сыну вижу. Безработица, СПИД, всякое такое… Жизнь вас не балует, верно? Но вы молоды, в вашем возрасте все нипочем.

Марианна чуть было не спросила, почем бы он оценил – скажем, в диапазоне от одного до десяти – тот факт, что видео с ее задницей висит в интернете, но не стала. Он ей очень нравился. К тому же она, как и большинство “молодежи”, привыкла, что беби-бумеры часто завидуют их возрасту, вспоминая собственную благословенную юность, и им даже в голову не приходит, что сейчас во Франции быть двадцатилетним – вовсе не подарок.