возрождения. Может быть, именно поэтому я могу сочинить только те сцены, где кто-то умирает или исчезает. Может быть, дело не только в боге, и, возможно, смысл ненависти – не только сжигать что-то, но и открывать в себе пламя, светящее во тьме, спичку, способную поджечь или создать что-то новое.

Этот разговор – репетиция нашей группы, наши рыцарские бои. Но этим вечером он будет более подробным. Мы смотрим друг на друга, Тереза, лежащая ухом на столе, Венке вверх ногами на диване, я перед экраном ноутбука, и без единого слова на пергаменте из закваски возникает пакт, написанный черными мизантропическими чернилами. Я, мы все начинаем видеть контуры будущего, в котором мы сможем выкопать призраков, найти новые и радикальные определения искусства, отношений, участия, создания. Может быть, нам нужно убить все наши определения того, что такое искусство. Ведь разве искусство не стало самим собой, заимствуя эстетику ритуалов, магии, народного восстания? Они и есть толстая кисть, плохое искусство.

Мы знаем, что симбиотические отношения, которые мы создаем, находятся в центре. Мы знаем, что люди ищут именно этого – отношений, симбиоза. Мы хотим их испытать и создать, посмотреть, как они завязываются и формируются среди других.

Мы хотим учиться и действовать, мы будем субъектами и наблюдателями. Наша цель – сблизиться, собраться вместе, как штрихи на картине, как ингредиенты, из которых варится зелье. Можно ли так сблизиться с кем-то? Разве не так я увидела тебя во время концерта? Могла ли я тебя увидеть? Что значит «сблизиться»?

Может быть, писательство тоже может быть местом общих творческих ритуалов, а не одиноким голосом, заточенным в белый текстовый документ. Я действительно одинока, когда я пишу? Это ведь просто версия реальности, воспроизводящая субъект по образу и подобию бога. Она предписывает, что я должна быть одна, брать на себя роль одинокого гения. Может быть, можно найти другую версию, в которой писательство – не позиция, а поиск? Я ищу сообщество, я ищу место, где бога нет. Пишет уже не бог, а все девушки, которые сидят посреди картин и ненавидят. Я ищу нас.

THE END, прямо сейчас. Я отложила написание сценария на какое-то время, и группа начинает вместе искать ингредиенты для того, что мы теперь называем не концертами, а ритуалами. В этом расширенном формате мы начинаем изучать Malleus Maleficarum, «Молот ведьм» – книгу о ведьмовских практиках и судебных процессах над ведьмами. Теперь мы обращаем внимание не на аргументы и содержание, а на тон и звук, как на музыку. Сами описания полны кропотливых деталей, будь то ритуалы ведьм или сцены наказания и пыток. У преступления и наказания удивительно похожая мелодия. Венке отмечает, что язык напоминает длинный текст песни в стиле блэк-метал. И правда, предложения сияют в собственном темном экстазе. Но позиция более конкретная, ясная сверху донизу. Информация выдается порциями, уничижительными фразами, похожими на плевки. Процессом управляют мизогиния и ксенофобия, фоновые шумы власти. Это кипящий котел патриархата. Мы ныряем и углубляемся в книги, чтобы найти то, что мы ищем, что нас волнует.

«Молот ведьм» уже давно оцифрован, и его можно прочитать со всех экранов мира, но есть и бумажные издания, скрытые на полках старых библиотек. Эти издания обманчиво похожи на другие средневековые сочинения, но в одном отношении они отличаются от всех остальных книг того периода. Если рассмотреть издания под лабораторными лупами, изучить поверхности их листов, то они больше похожи на порножурналы, чем на старые рукописи, так как на бумаге поразительно много грязных пятен. Некоторые отрывки практически нечитаемы, под кончиками пальцев они кажутся шершавыми, и некоторые страницы прилипли друг к другу. Главы о наказаниях и пытках особенно сложно расшифровать, не обращаясь к оцифрованному изданию. Видно, что эту книгу часто использовали, зачитывали до дыр сотни лет.

Никто не рассматривал эти пятна под микроскопом. Физическое содержание не подвергалось столь же тщательным исследованиям, как текстовое, то есть многие сотни страниц с информацией и дискуссиями о природе, деятельности, осуждении и наказании ведьм. Сцены признания вины и наказания привлекают наибольшее внимание, и бумага там самая шершавая. Нельзя с точностью сказать, из чего состоят пятна… это может быть засохшее вино, кофе с молоком, пот или сперма. Венке, Тереза и я пришли к общему мнению, что это, скорее всего, физиологические жидкости.

Несомненно то, что эти пятна имеют значение, они как поля с комментариями между временами, местами и измерениями. Пятно – это тоже отпечаток, отпечаток человека в какой-то ситуации, что-то, что выходит из тела и неминуемо проецируется в будущее, где другое тело в другое время в другом пространстве откроет ту же страницу и изучит пятно. Возьмем бумажную версию «Молота ведьм» и предположим, что на ней содержатся следы фетишей других читателей, растущее желание, кульминация и последующий жалкий страх смерти. Впитывающая способность бумаги притягивает подписи тела и свидетельства похоти. Пятна символизируют то, что сама книга описывает с величайшей точностью… Способ заключения Официального Пакта со злом[51]. Сам пакт с дьяволом, заверенный печатью тела.

«Молот ведьм», как и все знаменитые книги, – это ритуалы древних социальных сетей. Интернет до Интернета. Мы ненавидим самих себя, все вместе, в сообществах и поодиночке, на невинной бумаге.

Тереза загружает книгу в планшет и вводит в поиск разные слова. Она обнаруживает, что слово «семя» упоминается в книге целых 60 раз. Кажется, что это непропорционально много, и в то же время, учитывая пятна на бумаге, это весьма правдоподобно. Венке думает, что поиск и подсчет слов можно назвать современным списком ингредиентов зелья. В таком случае, «Молот ведьм» – интересное зелье.

В тексте семя описывается как священная жидкость, в отличие от грязной менструальной крови. Оно белого цвета, добавляю я, белые пятна ложатся слоями поверх черных чернил, превышая впитывающую способность бумаги, отбеливают искусство колдовства, как общественное очищение, стирание.

Но в книге неоднократно говорится, что ни черти, ни ведьмы, как всем известно, не могут воспроизводиться, однако им нравится собирать мужскую сперму, чтобы извращенным колдовством создавать детей-демонов. Те, кто угрожает балансу сил в обществе, в нескольких местах описываются как сборщики семени. То же самое говорили о европейцах, когда они начали проникать в бордели в портовом городе Нагасаки и других городах Японии. На японских shunga[52] их часто изображали собирающими сперму в чашки или другие емкости. Ведьмовское зелье.

«Молот ведьм» утверждает, что ведьмы – тоже сборщицы спермы, не подозревая, что его собственная бумага занимается тем же. Книга пытается обличить колдовство, но сама становится кощунственным