Пенелопа вскинула голову. У нее на лице я заметила прежнее непокорное выражение, однако глаза были влажными.

– Милостыня! – вскричала она. – Всего лишь милостыня!

– Наверное, это тебе тоже сказала Алиса.

Я поняла, что, задела ее за живое, потому что Пенелопа густо покраснела.

– Алиса ошибается, – заметила я. – Алиса не знает, о чем она говорит. Она все выдумывает, то есть лжет. В следующий раз, когда речь зайдет о подобных вещах, не слушай ее. Лучше сразу иди ко мне.

К моему величайшему удивлению, Пенелопа не стала защищать Алису, но бросилась ко мне, обвила мою шею руками и горько разрыдалась. Я гладила ее по голове, утешала, шептала ласковые слова. Постепенно она успокоилась, но еще долго не отходила от меня. Она растрогала меня, как никогда раньше: ведь ей больше всего на свете нужна любящая мать, которой у нее никогда не было.

Спустя некоторое время я предложила:

– Давай я зайду к тебе после того, как ты ляжешь в постель.

Она молча кивнула и ушла, впервые тихо закрыв за собой дверь. Обычно она немилосердно хлопала дверью или вовсе не закрывала ее.

Когда я пришла к ней в спальню, она порывисто обняла меня.

– Спокойной ночи, Пенелопа.

– Спокойной ночи, мисс Пенроуз.

Я была счастлива. Герцогу я безразлична, зато его дочери – нет. По крайней мере, она начинает привыкать ко мне.

Через два дня старая герцогиня пригласила меня на чай. Приглашение удивило и обрадовало меня: я часто думала об отшельнице из Вдовьего дома. Я приказала запрячь двуколку и поехала в юго-западную часть парка. До сих пор я видела Вдовий дом лишь в отдалении, но теперь рассмотрела его вблизи. Дом был построен в эпоху королевы Анны. Старые стены были увиты плющом. Полукруглые окна весело сияли на солнце.

Меня провели в малую гостиную, где уже ждала пожилая леди. Красота и некоторый аскетизм дома немного напугали меня. На всем лежал отпечаток безукоризненной чистоты, обстановка поражала богатством и совершенством. Картины старых мастеров, редкие фарфоровые и фаянсовые вазы, в лакированных китайских ларцах драгоценности работы Фаберже, в хрупких стеклянных витринах резные табакерки, инкрустированные драгоценными камнями…

В целом замок нравился мне больше. По крайней мере, там Пенелопа безбоязненно исследовала мансарду и носилась по лестницам в школьном крыле. С тех пор как нам разрешили пользоваться библиотекой, она безбоязненно рылась в книгах и бегала по витой лестнице в банкетный зал. Обычно она располагалась на ковре перед одним из огромных каминов, уткнувшись носом в книгу, а я уютно устраивалась в глубоком мягком кресле. Мы обе с нетерпением ждали этих дружеских посиделок.

Но не могло быть и речи о том, чтобы посидеть на коврике у камина в комнате герцогини – здесь невозможно было сидеть развалясь в кресле. Сама она сидела с прямой спиной в высоком кресле, как королева на троне.

Вначале мы просто смотрели друг на друга – гордая, прямая старая леди и девушка, которую привезли в замок для того, чтобы она обучила французскому ее внучку. В герцогине чувствовалось обаяние. Оно ощущалось в ее улыбке, когда она протянула мне руку, приглашая сесть рядом на стул, и даже когда она позвонила, чтобы нам принесли чай. Очевидно, мой внешний вид не вызвал у нее нареканий. Я надела свой единственный приличный костюм, а к нему – бархатную шляпку, обшитую соболем, споротым со старой муфты тети Агаты. Перчатки мои и туфли были безукоризненны, на блузке ни единого пятнышка.

Мы вежливо побеседовали о погоде, о приближении весны, я выразила восхищение ее садом и задала несколько умных, как мне показалось, вопросов о сезонных посадках. На губах герцогини заиграла улыбка, и она спросила:

– Дорогая моя, вы хорошо разбираетесь в садоводстве?

– Совершенно не разбираюсь, ваша светлость. Так как у меня никогда не было постоянного дома, то не было и сада.

– Тогда не стоит вдаваться в подробности, – насмешливо заметила она. – Учительница иностранных языков не может знать все на свете.

Я рассмеялась, и мне сразу стало легче.

Горничная в накрахмаленном переднике принесла поднос с чашками, лакей – серебряный чайник, и длинные грациозные пальцы герцогини, унизанные перстнями, запорхали над подносом.

– Вообразите, – говорила она при этом, – дочь моей экономки отказывается идти в прислуги! Заявила, что лучше уедет в Лондон и станет работать в универмаге Уитли. Остается только удивляться, куда катится наш мир. Женщины работают в магазинах и живут в общежитиях. А все этот ужасный социализм. Вы, конечно, слышали о нем?

– Да, герцогиня.

– И конечно, не одобряете его?

Я помолчала, разрываясь между стремлением сказать правду и необходимостью быть тактичной.

– Я вполне понимаю причины социализма и индустриальной революции.

– Мне казалось, у нас уже все было, – язвительно заметила герцогиня. – А сейчас мы докатились до того, что платим рабочим, потерявшим работу!

Взяв у нее чашку с чаем, я осторожно произнесла:

– Если бы вы видели, в каких условиях живут безработные, вы поняли бы, как они нуждаются в помощи.

– Ага! Вижу, вы на их стороне!

– Надеюсь, я всегда буду на стороне нуждающихся.

Неожиданно герцогиня наклонилась вперед и похлопала меня по руке:

– Мне нравятся люди, которые говорят правду, даже если я с ними и не согласна… Возможно, я веду слишком уединенную жизнь, слишком отрезана от мира. Но откуда вам, мисс Пенроуз, известно о подобных вещах?

– Такое происходит во всем мире. Бедные есть в каждой стране. Поскольку я путешествовала с отцом по Европе, я неизбежно сталкивалась с ними.

Не такого разговора я ожидала. Я думала, мы поведем вежливую светскую беседу, и вдруг оказалось, что мы обсуждаем мировые проблемы, спорим о правах женщин. Вдруг я заметила, что уже наступили сумерки, и поспешно вскочила на ноги.

– Мне пора! Я засиделась у вас.

– Я этого не заметила, – спокойно ответила герцогиня. – По правде говоря, давно я не получала такого удовольствия. Вы придете ко мне еще, мисс Пенроуз?

– Буду рада, – ответила я, – но при условии, что приведу с собой Пенелопу.

В сумерках я не увидела, а скорее почувствовала, как напряглась старая дама.

– Позвольте спросить, почему вы хотите привести ее с собой?

– Потому что она никогда никуда не ходит, ее никуда не приглашают. Она лишена общества сверстников, которое ей так необходимо.

– Но я не ее сверстница.

– И я тоже, ваша светлость. Но я подумала… может, вы знаете людей, живущих поблизости… семьи с детьми, с которыми она могла бы играть.