– Все же почему тебе дали такое имя? – прервал ее раздумья вопрос, прозвучавший для Дуйюн пощечиной. Она подняла ресницы и утонула в его глазах, словно в таинственном лесном озере.

Дуйюн могла бы сочинить что-нибудь красивое или забавное, ведь этот юноша ничего о ней не знает и вряд ли узнает когда-то, но почему-то не смогла себя заставить солгать ему. Не отводя взгляда, она приподняла подол своего иката, обнажая бедро и пятно на нем.

– Вот почему. На мне проклятье. Потому я и ставлю сеть в одиночестве.

Сказав это, Дуйюн поникла, ожидая, что он разозлится и немедленно уйдет прочь. Но он не ушел. Протянул руку, коснулся было чешуи, посмотрел вопросительно. Дуйюн кивнула, опешив. Даже родная мать старалась не дотрагиваться до этого места на ее теле, другие же не то что не касались, но и смотреть не желали, отворачивались, шепча заговоры-обереги.

– Проклятье? – Хиджу улыбнулся. – Тебя море отметило. Я уверен, это добрый знак.

– Ты правда так думаешь? – грустное лицо Дуйюн словно озарилось светом изнутри и стало вдруг почти красивым.

Хиджу кивнул в ответ. Осторожно, бережно он коснулся пятна. На ощупь оно и впрямь напоминало чешую большой рыбы, выловленной из воды, высохшей на солнце. Он провел по ней кончиками пальцев. Там, где пятно кончалось, кожа девушки казалась по сравнению с ним особенно гладкой и нежной. Дуйюн вздрогнула и напряглась, и Хиджу залюбовался было ее мускулами, неожиданно твердыми под мягкой кожей, но понял, что смущает ее и нехотя убрал руку. Он ждал, что она тут же отстранится, одернет икат, но она не одернула. Подняв глаза, он встретился с ее взглядом и прочитал в нем то, о чем она не решалась говорить.

– Я скоро уплыву, – сказал Хиджу, чувствуя, как кровь пульсирует в жилах, густая и жаркая. – И не вернусь сюда больше.

– Я знаю, – шепнула она в ответ и подалась навстречу.

Его волосы пахли морем, а кожа была соленой и темной от солнца. Дыхание его было горячим, как сухой ветер с востока. Дуйюн казалось, что он не человек вовсе, а один из демонов среднего мира. Пришел, обманул ее, чтобы забрать что-то очень важное, какую-то часть души, и потом унестись обратно в раскаленное летнее небо, но ей было все равно. Пусть она никогда не увидит его вновь, но сейчас он рядом, так близко, как только возможно, как никто никогда не был и скорее всего не будет.

Хиджу ушел, когда стало темно, и полная луна взошла над морем, огромная, оранжевая, будто пыталась притвориться солнцем, но получалось худо — слишком бледен и холоден был ее свет. Дуйюн нехотя забрала у Хиджу корзину, жалея, что путь до деревни оказался не таким уж долгим.

– Придешь завтра? – спросил он, прощаясь. Она кивнула. – Я буду ждать на отмели, утром, когда взойдет солнце.

Он развернулся и пошел прочь, а Дуйюн все смотрела ему вслед, загадав, что если оглянется — вернется за ней. Но он так и не оглянулся.

Никто в секахи не сделал Хиджу замечания, не спросил, почему он целый день бесцельно бродил по острову и вернулся ночью. Только в глазах матери промелькнула тревога, но и та исчезла, стоило ей понять, что с сыном ничего не случилось. Напротив, он будто бы смирился со своим горем, переболел им, и тяжесть больше не лежала на его душе. Ни о чем не спрашивая, она дала ему припрятанный заранее ужин и отправилась спать.

Но когда на следующий день Хиджу с самого утра вновь собрался уходить, его друзья, Гунтур и Мелати, остались недовольны тем, что он пропадает неизвестно где. И если Гунтуру просто было неуютно столько времени оставаться на берегу, и он не хотел в придачу ко всему проводить это время без друга, то Мелати прекрасно видела, как Хиджу изменился, пусть едва уловимо, но она чувствовала наверняка. Любопытство и тревога грызли ее, не давали покоя, а расспросы ни к чему не привели — Хиджу сказал только, что хочет побыть один. Но чутье говорило Мелати, что это не так.

В конце концов она солгала Гунтуру, будто мать поручила ей много дел, и незаметно ускользнула следом за Хиджу. Бесшумная и ловкая, она быстро продвигалась в зарослях вдоль берега, и вскоре догнала друга. Он брел вдоль полосы прибоя, не торопясь, но явно не прогуливаясь бесцельно. Мелати кралась напротив, наблюдая, как время от времени по лицу Хиджу пробегала легкая рассеянная улыбка.

«Непохоже чтобы он ушел горевать о Кахайе, – подумала Мелати, чувствуя необъяснимую злость. – Ну и глупый же у него вид!» 

Они все шли и шли — крадущаяся, как воришка, Мелати, и Хиджу, ни от кого не таясь и никуда не торопясь. Мелати начала было верить, что друг в самом деле ничего от них не скрывал, и укоряла себя за излишнюю подозрительность, но вот за поворотом показалась длинная песчаная отмель. На ней виднелся силуэт, и, несмотря на то, что взошедшее солнце светило прямо в глаза, Мелати различила, что это девушка. Хиджу ускорил шаг, а незнакомка устремилась ему навстречу.

Мелати наблюдала из своего укрытия, как они встретились. Как пошли дальше вместе, едва не соприкасаясь плечами, и хоть она не могла разобрать, о чем они говорили, но она прекрасно видела взгляд, которым девушка смотрела на Хиджу. На случайных знакомых так не смотрят. А он... он улыбался в ответ.

Сердце Мелати сжалось от обиды. Несмотря на робкие намеки и всякие девичьи уловки, для Хиджу она оставалась всего лишь подругой детства. А ведь она давно выросла, стала настоящей красавицей, и все вокруг это замечают, кроме него. Утешало ее лишь то, что на других он тоже не заглядывался, хотя многим был по нраву высокий, ладный, широкоплечий Хиджу, не одну Мелати лишили покоя его зеленые глаза. И она лелеяла надежду: в один прекрасный день в нем проснется интерес к чему-то кроме моря, вот тогда-то он и посмотрит на нее по-другому. Поймет, что давно уже для нее он не просто друг.

Но сейчас он смотрел на другую и улыбался ей, а не Мелати. С отчаянием она всматривалась в соперницу, пытаясь понять, чем же та лучше. И не находила ответа. Та, другая, вовсе и не красавица даже. Правда, ростом повыше, но зато в ней нет и малой доли изящества и грациозности, присущих Мелати, одной из лучших танцовщиц среди всех ближайших секахи. Лицо ее можно назвать миловидным, но разве могла бы она соперничать с Мелати, на чьи высокие скулы, губы сочные и яркие, будто спелая гуава, черные миндалевидные глаза с длинными стрелами ресниц засматривались даже старики и несмышленые мальчишки?  

Разве что волосы незнакомки притягивали взгляд. Густые, блестящие, шелковым покрывалом опускались они почти до колен. Наверняка она знала об этом своем достоинстве, потому не стала укладывать косы в узел, распустила, чтобы понравиться Хиджу. Мелати невольно подергала выбившуюся из прически прядку, словно виня ее в случившемся. У женщин оранг-лаутов принято было обрезать волосы, иногда совсем коротко, но теперь Мелати отрастит их до пояса, даже длиннее, пусть метут землю за нею следом, раз ему так они нравятся.

Тем временем Хиджу и его спутница свернули с полосы прибоя и направились в сторону прибрежных зарослей. Мелати остановилась. Ее не покидала крохотная надежда, будто опасения напрасны, и если она продолжит следить, то убедится в этом. Но в то же время она боялась увидеть то, что развеет сомнения окончательно, да и не хотела бы она это видеть. Щеки девушки запылали. «Завтра мы уйдем отсюда, – с мрачным мстительным удовольствием подумала она, разворачиваясь обратно. – А выйдя в море, Хиджу тут же о тебе забудет, чужачка с берега. Уж я-то его знаю. Он просто заскучал, а тут ты подвернулась». Развивая эту мысль, Мелати старалась успокоить себя, но не выходило. Как ни крути, Хиджу ушел от нее искать общества другой, а скука ли была тому причиной или иное — не имело никакого значения.