В пределах Владимира сохранилось большое количество валов. Когда-то их нарыли для обороны города, но было это во времена седой старины. Сейчас валы порядком осыпались и более напоминали обычные холмы, но высота некоторых достигала двадцати-тридцати метров, а то, что склоны стали пологими, было даже хорошо.

Не откладывая в долгий ящик, пользуясь погожими деньками, стоявшими последнее время, Андрей повёл Селивёрстова к Стрелецкому валу, что расположился неподалёку от дороги на Юрьев. Они взобрались на верхушку. Сосновцев разложил купол особым образом, закрепил на себе лямки, ухватил стропы. Поймав попутный ветерок, он резким движением поднял купол, затем разбежался и подпрыгнул. Дальше купол понёс его по воздуху.

– Андрей Павлович, да это просто чудо! – надрывался внизу Селивёрстов, бежавший следом: спотыкаясь, чуть не падая, но не отрывая при этом восхищённых глаз от летящего Сосновского.

Пролетев метров пятьдесят, парашют спланировал вниз. Андрей приземлился на ноги, чуть пробежался и остановился. Принялся гасить купол.

– Это называется параплан! – крикнул он радостно изумлённому отставнику. – Ничего сложного, Никодим Митрофанович, я вас обязательно этому научу…

Всё, майн либер фройнд, пропал ты, подумал Андрей. Теперь тебе без неба никак.

В своё время, преподавая в школе рисование и черчение, Андрей тосковал. Душа требовала другого – ветра в лицо, острого и знобкого чувства опасности, как у канатоходца над пропастью. Что может в этом плане обычный городской житель – сплавиться на плоту по горной речке, заняться планеризмом и спортивным парашютом. Ещё был спортзал, где кучка энтузиастов осваивала приёмы рукопашного боя. Всё это Андрей прошёл в прошлой жизни.

Здесь же было другое. Планеризм и парашютный спорт – всё это бурно развивалось, привлекало горячие головы, считалось делом новым, свежим и авантажным. Барышни смотрели на покорителей небес как на героев, обыватели благоговели от вида дирижаблей и аэропланов, и ещё более того – от вида пилотов. А ему было чем подивить народ: дельтаплан, мотодельта, со временем, может быть, парашют – свуп и фрифлаинг! Погодите, герр гауптман, отведаете такого, что за уши не оттащишь!

Сосновцев с наслаждением добил сочную свиную отбивную. Готовили в ресторации всё-таки отменно. Не отставал и Селивёрстов.

– Кстати, – вещал он между ликёром и сигарой, – ваша идея напомнила мне статью в одной из газет. Представьте, некий чудак предложил проект – установить на лёгкий планер – над фюзеляжем – небольшой двигатель с таким запасом топлива, который позволил бы набрать значительную высоту. После чего от двигателя избавляются посредством мощной пружины, и далее аппарат планирует на далёкое расстояние. Безусловно, проект этот вызвал более улыбку, чем серьёзное к себе отношение. Ну кто же позволит выбрасывать с высоты дорогостоящий мотор?! Тем не менее…

– А если планер набить динамитом? – из простого озорства спросил Сосновцев.

– Зачем? – не понял штабс-капитан.

– И направить его на позиции противника…

– А если промажете? Или не заладится что? Упадёт такой, с позволения сказать, аппарат на своих же солдатиков, что тогда?

– Ну, можно иначе… Например, реактивный движок на твёрдом топливе, компактное хвостовое оперение и плоскости… Или просто…

– Как вы сказали? Какой движок? – Глаза собеседника, круглые от природы, округлились ещё более.

– А что я сказал? – опомнился Андрей.

– Какое-то странное название…

Но Сосновцев уже не слушал. Чёрт побери! Как он раньше об этом не подумал?!

Журнал! «Техника молодёжи» за прошлый год. Нет, теперь уже за позапрошлый. Что-то ему было интересно в том журнале, сейчас и не вспомнить. Он брал его, чтоб подложить на сырую лавку. Потом забросил в кучу щебня, и думать о нём забыл. Но сейчас Андрей словно воочию увидел журнальный разворот со статьёй о реактивных снарядах и знаменитой «Катюше».

Да, до полноценной авиации здесь дорастут нескоро, для этого нужны годы. Братья Райт ещё только строят планеры, их первые самолёты полетят через три года. Ещё удивительно, откуда взялся «француз», столь похожий на «Блерио-11», но таких, похоже единицы. А китайцы делают свои петарды в течение веков! И с тех же времён используют упаковки, похожие на системы залпового огня! И никто! никто не догадался пока о военном применении подобных штуковин! А он случайно обрисовал нечто похожее на «Фау-1»…

– Послушайте, Никодим Митрофанович, – наклонившись через стол, Сосновцев перешёл на заговорщицкий шёпот, – у меня к вам неотложное дело чрезвычайной важности. Обещайте, что выслушаете меня.

– Да что уж, уважаемый Андрей Павлович, выкладывайте. Заинтриговали, право слово!

– Выслушаете, и отнесётесь к сказанному очень серьёзно, – продолжал напирать Сосновцев. – И никому покамест рассказывать об этом не будете.

– Только если поверенные вами тайны не будут нести угрозы Отечеству! – воинственно вздёрнул подбородок господин штабс-капитан. – И будут согласны с моей честью и достоинством.

– Об этом не тревожьтесь, герр гауптман. Речь пойдёт о том, чтоб напротив – послужить Отечеству. Впрочем, об этом не здесь. И в другое время. Мне необходимо съездим кое-куда. Мы с вами там уже бывали…

Друзья покинули ресторацию. Никто из них не обратил внимания на художника, занявшего крайний столик. Его не замечали многие, несмотря на броскую внешность и манеру одеваться ярко, даже вызывающе: светло-коричневая, просторная вельветовая куртка, алый шарф, сиреневый берет, лихо заломленный на левое ухо. Из-под берета струились длинные – по плечи – золотистые локоны. Красивое лицо с тонкими чертами имело выражение мечтательное и несколько отстранённое. В руках он держал альбом и карандаш.

Славный обилием храмов, садов и парков, а также живописных уголков на берегах Клязьмы, Владимир издавна привлекал рисовальщиков. Они приезжали сюда из других городов, даже из Москвы и Петербурга, бродили с мольбертами на плече: в длиннополых пальто, накрученных на шею шарфах и широкополых шляпах. Ночевали, где придётся, ели, когда удавалось продать какой-нибудь эскиз. Горожане считали художников бродячим племенем и давно привыкли к оборванцам, стоящим на улицах с кистями и задумчиво оглядывающих очередной объект, прообраз будущего шедевра.

Можно было увидеть их и в трактирах, и даже в ресторациях. Сидя за столиками, набрасывали они в альбомы свои зарисовки. Иногда карандашные портреты посетителей или шаржи на забавных персонажей в зале – только что нарисованные – тут же и продавали, чтобы расплатиться за еду. Как многие творческие люди, живописцы всегда много пили, спорили об искусстве, порой дело доходило до драки. Частенько к художникам пристраивались поэты, и тогда среди перезвона посуды и ресторанного гомона вдруг начинали звучать странные и щемящие сердце стихи, от которых хотелось то ли рыдать, то ли обнимать и целовать всех вокруг. Серьёзно к нищему бомонду никто не относился, половые следили лишь за тем, чтобы избранники муз вели себя прилично.