рассказы о новорожденном имажинизме увлекающегося, разгоряченного, размахивающего руками Есенина: «Нужно вам побывать на наших вечерах. Мы делаем революцию в поэзии, все теории кверху ногами переворачиваем!» С того времени Буровий-Буревой стал постоянным посетителем кафе «Домино», свидетелем акта росписи стен Страстного монастыря, участвовал в вечере памяти А. Блока в Клубе левых эсеров на Петровке вместе с Есениным. Иван Егорович Вольнов тоже дружбу с Есениным сохранил. Они встречались в «Красной нови», где оба печатались. А. Воронский, редактор журнала, отмечал в творчестве обоих общие черты, особенно в описании послереволюционной деревни.

Больница на Стромынке

Последний раз Вольнов видел Есенина перед самым отъездом в Ленинград, в кафе на Софийке. Бахрушинская больница недавно отметила 125-летие. Восстанавливается разрушенный в 20-х годах домовой Храм во имя иконы Богоматери «Всех скорбящих радость» в основном здании, где находится склеп семьи Бахрушиных. К слову, с именем братьев Бахрушиных связан и Богословский переулок (ныне Петровский). Большой земельный участок в переулке принадлежал братьям-меценатам. Театр Корша стоит на лучшем куске этого участка. Дом по соседству с театром, где жили Есенин и Мариенгоф, тоже построен на деньги Бахрушиных.

Кузнецкий Мост, дом 11

В январе 1918 года газета «Мысль» сообщила об открытии нового клуба-кафе для работников искусств «Питтореск». Инициатором его создания был известный богач и меценат Н.Д. Филиппов. Всем знакомы его многочисленные булочные, но не все знают, что этот человек ценил искусство, сам писал неплохие стихи. Интерьер кафе задумывался новаторским. Эскизы делал наимоднейший художник тех лет – Жорж Якулов. Стеклянный потолок (в этом здании ранее находился магазин «Сен-Галли») и стены по мотивам «Незнакомки» Александра Блока расписывали Татлин, Осьмеркин и др. Посетители увидели здесь «Незнакомку» в постановке Мейерхольда. Уже к осени кафе перешло в ведение театрального отдела Наркомпроса, под патронажем Ольги Каменевой (жены Л.Б. Каменева и сестры Л.Д. Троцкого). Теперь оно называлось «Красный петух». Часто бывали здесь Маяковский, Каменский, Бурлюк, Мариенгоф, Есенин. Художник В. Комарденков вспоминал: «Познакомившись в «Красном петухе» с Георгием Богдановичем Якуловым, Сергей Есенин стал часто бывать у него в мастерской». Вадим Шершеневич, имажинист, приятель Есенина, так описывал постановку пьесы «Зеленый попугай» в клубе «Красный петух»: «Кафе не топилось. Репетировали в шубах при весьма сомнительном свете. Цветных материалов не было. Костюмы были сшиты из серого грубого холста. Отдавать в краску было некогда.

Кузнецкий Мост, дом 11

Мы надели на себя эти суровые костюмы, и художники (Якулов, кажется, Комарденков и другие) раскрашивали холст прямо на нас. Когда я пришел домой, то выяснил, что тело на боках и животе было тоже с золотыми и красными полосами. Краска прошла насквозь». По выражению Валентины Ходасевич, художницы, племянницы Владислава Ходасевича, «это было время молодого запала»! Однажды, когда Сергей Есенин читал здесь стихи, раздался ехидный басок Маяковского: мол, рифмы-то ребячьи… В качестве образца Владимир Владимирович привел свои. Есенин согласился: ловко! И тут же прочитал «Песнь о собаке»… Зал взорвался аплодисментами! Сейчас в помещении находится Дом художника.

Скандал в ЛИТО

Малый Гнездниковский переулок, дом 9.С первых своих шагов советская власть обратила внимание на проблемы идеологического воспитания народных масс: на газетное и книжное дело, на издание и распространение книжной продукции, на библиотеки и книжные магазины. Декретом ВЦИК в ноябре 1917 года был создан Литературно-издательский отдел Наркомпроса (ЛИТО). В марте 1918 года, после переезда в Москву, ЛИТО разместился в Малом Гнездниковском переулке, в красивом двухэтажном здании № 9. С начала 20-го ЛИТО осуществлял свою деятельность уже совместно с Госиздатом. Литературная жизнь того времени развивалась драматично, в борьбе систем и взглядов. Есенин, с радостью встретивший революцию, постепенно начинает воспринимать современность как «эпоху умерщвления личности». Созданная поэтом поэма «Кобыльи корабли» в сентябре 1919 года передает его растерянность и разочарование. Он вдруг почувствовал наступление «не того» социализма, в который верил, которого ждал. Степан Гаврилович Петров (Скиталец) вспоминает темпераментное выступление поэта на заседании пролетарских писателей в ЛИТО. Есенин внимательно слушал речи выступавших, затем и сам попросил слова. Аудитория настороженно притихла: поэт к тому времени уже прослыл хулиганом… Он поднялся и голос его зазвенел: «Здесь говорили о литературе с марксистским подходом! Никакой не допускается! Это уже три года! Три года вы пишете вашу марксистскую ерунду! Три года мы молчали! Сколько же ещё лет вы будете затыкать нам глотку? На кой чёрт и кому нужен марксистский подход? Может быть, завтра же ваш Маркс сдохнет!». Есенин не умел красиво говорить. И рассуждать о политике не умел. В 1919–1921 годах власть аппарата над культурой ещё не была тотально неограниченной. Это к 1923 году Сергей Есенин окажется в «попутчиках». «В своей стране я словно иностранец», – напишет он. Это с 1923 года, как диагностировала Надежда Мандельштам свое время, «наступила пора организованной литературы». Это позже Андрей Соболь, друг Есенина, скажет на поминках А. Ширяевца: «Писатель у нас так же не нужен, как отросток слепой кишки». А лояльный к власти Борис Лавренев напишет письмо в «Красную газету», но так и не решится его отправить: «Ряд писательских смертей, последовавших одна за другой в течение краткого срока (Ширяевец, Кузнецов, Есенин, Соболь), привели меня к твердому убеждению, что это лишь начало развивающейся катастрофы, что роковой путь писателя в тех условиях жизни и творчества, какие существуют сегодня, неизбежно ведет к писательскому концу. Жить и творить <…> «культуру» невыносимо тяжело, душно, страшно». (Из публикации В. Бахтина). А тогда власть была еще лояльна. Слова Есенина вызвали улыбки и смешки…

Малый Гнездниковский переулок, дом 9

Крестовоздвиженский переулок, дом 2

В этом доме жил Вадим Шершеневич, поэт-имажинист, драматург, критик, любимец женщин, блестящий оратор, человек энциклопедических знаний. Маяковский как-то пошутил: «При социализме не будет существовать иллюстрированных журналов, а просто на столе будет лежать разрезанный Шершеневич, и каждый сможет подходить и перелистывать его». Дом, зияющий пустыми глазницами окон, помнит не только самого «Цицерона имажинизма», но и Мариенгофа, Кусикова, Ивнева, Есенина, даже Зинаиду Райх, которая останавливалась здесь, приезжая из Орла. Назвав себя «Великолепным очевидцем», Вадим Габриэлевич оставил интереснейшие воспоминания о времени своей поэтической молодости. «Ведь были годы, когда легче было сосчитать часы, которые мы, Есенин, Мариенгоф, Кусиков и я, провели не вместе, чем часы дружбы и свиданий», – писал он. Из книги Анатолия Мариенгофа «Мой век, мои друзья и подруги»: «Известно ли вам, бессмертные, – начал Шершеневич, – что во время своего