Да, все-таки одного настоящего хоккеиста их пятерка воспитала. Для остальных хоккей остался тем, чем он и был для них самого начала. Возможностью общения.

Толька Белкин на хоккее любил сражаться — толкаться, прижимать противника к борту, проводить силовые приемы, а по-простому — драться. Он со всей силы лупил по клюшкам, изо всей силы бил по шайбе, от него никогда нельзя было получить мягкого удобного паса. Даже пас его надо было укрощать.

Андрюха Петровский играл в противоположный хоккей, сейчас бы сказали интеллигентный. Он красиво обводил, принимал какие-то, как любят говорить в репортажах спортивные комментаторы, нестандартные решения, отдавал мягкие удобные пасы. Смешно конечно сравнивать их хоккей и хоккей сборной, но Фёдору игра Игоря Ларионова всегда напоминала Андрюху. А когда наши играли где-то, то ли на чемпионате мира, то ли на чемпионате Европы и Ларионов, зайдя в зону, мягко отдал пас между ног назад накатывавшему Сергею Макарову, Фёдор отчетливо вспомнил, как однажды точно также ему оставил шайбу Андрей. Разница только в том, что Фёдор накатывать не мог, он не накатывал, он набегал, потому что играли они в валенках, коньки у всех появились намного позже.

Лева Гурович играл в правильный хоккей. Когда шайба была у Левы и кто-нибудь уходил в отрыв, то пас он отдавал всегда и очень точно. Когда атаковал противник, можно было не опасаться, что Левы вдруг нет на том месте, которое ему определили, он уже был там. Он не ходил в авантюрные обводки, как Аркашка, не бросался в жесткую толкотню у борта, как Толька Белкин, не импровизировал как Андрюха, но то, что он делал на коробке всегда было самым правильным из всех предсказуемых решений и делал он это всегда хорошо.

Так сложилась их компания. Очень скоро одного хоккея стало не хватать. Они всей компанией по очереди гоняли на старом Толькином мопеде, ходили есть пельмени и блины домой к Фёдору, перечитывали одни и те же книги, которые приносил из их домашней библиотеки Андрей, слушали одни и те же песни на Левином магнитофоне. Если кто-то из них почему-то не мог пойти в кино, остальные отказывались от похода. Если на лыжах — только вчетвером, на великах на Боровицу — только вместе.

Так их общение стало для каждого потребностью. Что это было, если не дружба?

Глава 12. Поляна

Эту поляну он присмотрел случайно.

Смешно сказать, но тем летом в июне он умудрился заболеть жуткой ангиной. Исключительно по собственной дурости. Они с Вовкой Снегиревым вдвоем побежали большой кросс. Как сказал тренер — «Часа на два, без километража!» Вот они и дунули по любимой лесной дороге, которая, как принято писать в книгах, «затейливо» извивалась по лесу вдоль Боровицы, то уходя в сторону, то снова приближаясь к реке. День был душный, солнце вроде бы и чуть прикрывалось какой-то бесстыдной еле видимой дымкой, но бежать было тяжело. Пот лился обильно и на обратном пути они забежали на ключи, недалеко от моста через Боровицу. Ключей в этом месте было много, маленьких и больших, они прятались в разросшемся густом ивняке. К одному из них, побольше, в месте выхода которого на поверхность образовался омуток метра в два в диаметре и метра полтора глубиной, вела натоптанная тропинка. Возле омутка стояла самодельная грубо сколоченная скамейка, а в воду спускались деревянные ступеньки с такими же грубо обструганными самодельными перилами с левой стороны.

Вода в омутке была исключительно чистая и холодная. Ключи били из известнякового пригорка и на дне омутка местами были видны белые известняковые фонтанчики.

И вроде бы Фёдор и собирался только лишь умыться и ополоснуть рот, но случайно сделал глоток, а потом непроизвольно пил, пил и пил эту неимоверно вкусную воду.

На другой день он слег. Миндалины раздуло, они покрылись белым налетом, температура сдурела до 40. До этого ангиной он никогда не болел и очень перепугался. Мать вызвала врача на дом, и Фёдор перепугался еще больше, когда после осмотра уже из другой комнаты он услышал голос врача, разговаривавшего с матерью:

— Ангина сильная. Надо лежать. Можем забрать на недельку в стационар.

Последнее слово напугало Фёдора больше всего и он с облегчением вздохнул, когда мать ответила:

— Жалко парня, лето все-таки. Ничего, и дома полежит. Бабушка присмотрит.

Фёдор пролежал дня два, потом полегчало, лежать стало скучно. Благо бабушке Насте слово «режим» было незнакомо, она и сама хворать долго не умела, как только немощь чуть отпускала, ее крестьянская натура требовала вставать и идти что-то делать по дому. Поэтому как только Фёдор отлежался и, дождавшись ухода родителей на работу, отправился на улицу, бабушка сказала одну привычную фразу — «Ну вот и слава Богу».

Все дворовые друзья были в разъездах — кто в пионерском лагере, кто в деревне у дедушки с бабушкой, кто-то даже уехал на «юга», поэтому дома тоже было скучно. Спустя еще дня три Фёдор собрался на тренировку. Через пару недель вся их лыжная секция на полтора месяца отправлялась за город в спортивный лагерь, а пока тренировки еще продолжались в лесу недалеко от их базы, там, где зимой они прокладывали лыжные трассы. Летом они бегали кроссы, делали имитацию лыжного хода с палками в крутые подъемы по склонам поросшего сосняком длинного лога. Как раз на такую тренировку с имитацией Фёдор с ходу и попал, придя в первый раз после болезни. Тягун был крутой и довольно длинный — метров триста. Его надо было пройти после кросса с ходу с палками, имитируя попеременный ход. Обычно Фёдор преодолевал этот тягун «на мах», поэтому он совсем не ожидал того, что произошло с ним в этот раз. Да, бежать было несколько тяжелей, чем обычно, но ничего, такое бывало после перерывов. Но уже в начале тягуна сердце почему-то стало стучать все сильней, поначалу Фёдору даже пришли на ум слова «сердце рвется из груди», но потом стало не до шуток, он вдруг почувствовал, что не успевает дышать, воздуха ему не хватает, в горле встал ком, в глазах потемнело и на середине тягуна он вдруг упал, и какое-время не понимал где он и что с ним. Его за подмышки поднял с земли Вовка Снегирев и по напуганным Вовкиным глазам Фёдор понял, что тот испугался не меньше его. Вовка помог сесть:

— Ну ты чего? Ну ты как? Я щас, я щас, Лексаныча позову, — и убежал.

Фёдора била