Второй тост был тоже традиционным, как у дяди Паши за гаражами:

— Ну чтобы больше никогда не было войны!

Вообще, этот тост им казался очень странным, они все были глубоко уверены, абсолютно уверены, что войны больше не будет, просто потому что ее больше не может быть. Ведь фашистов всех перебили, на Земле остались одни нормальные люди, а разве нормальные люди будут воевать между собой? Ну и что, что у них капитализм, а у нас социализм (конечно же, разницы между этими понятиями они не представляли), но ведь те же американцы и англичане были союзниками. Они даже когда-то видели в документальных кадрах, которые в обязательном порядке крутили перед кино, как наши солдаты обнимались с американцами где-то на реке с названием Эльба. Вся эта телевизионно-газетная канитель с ядерными бомбами и ракетами, с проклятыми агрессивными империалистами дошла до них потом. А тогда они свято верили, что войны точно никогда больше не будет. Это было даже немного грустно. Все дети мечтают о подвигах, а где их совершать, если войны не будет? Осознание того, что война это еще и страх, и горе, и грязь, ко всем людям приходит поздно, слишком поздно, тогда, когда это касается их непосредственно. А к тем, кого это не коснулось, порой не приходит никогда.

Третий тост просто третьим тогда никто не называл. Но у дяди Паши, там за гаражами, его всегда пили молча, не чокаясь, и даже без слов было понятно, что пьют за тех, кто погиб.

— Чтобы за вас не пили третий — Фёдор первый раз услышал от прапорщика, который сопровождал тело Андрея Петровского.

На поминках уже крепко поддатый прапорщик, похожий на старшину Васькова» из «Зори здесь тихие», подошел к их поредевшей компании с полной стопкой и именно так и сказал:

— Ну что, пацаны, чтобы за вас никогда не пили третий.

Потом они пели военные песни, несмотря на то, что певцы они были аховые. Даже Лева, у которого дома стояло блестящее коричневое пианино, попадал в такт, не сказать, чтобы очень здорово. Но песни, военные песни они тогда знали все. «Вставай страна огромная!», «Землянка», «Эх дороги!» … «Дня победы» тогда еще не было, но военных песен было много. Только почему то «Синенький платочек» их компания никак не могла отнести к военным песням. Приговор «платочку» поставил Толька Белкин — «так это же про любовь, а не про войну». Насколько эта песня все же про войну, Фёдор понял только много позже, когда возвращался из командировки «оттуда».

9 мая на Поляне стало их традицией. Никогда и никому об этой традиции, совсем не сговариваясь, они почему-то не рассказывали. Это была их общая маленькая тайна.

Глава 13. «Ребятишкам хотелось под танки»

Все самые новые и необычные вещи в их компании первыми появлялись у Левы, точнее в его семье. Отец Левы, Абрам Маркович, по работе частенько ездил в Москву и всегда привозил оттуда какие-то штуки, которых в городе, или, по крайней мере, в их окружении до этого не было ни у кого. У Гуровичей у первых появился телевизор и поначалу они, пацаны, всей компанией каждый вторник в 7 часов собирались у Левы, чтобы смотреть «сказки», слова «мультики» тогда еще не знали. Они рассаживались рядком на еще одном уникальном по тем временам предмете — раскладном диване. Алла Борисовна, Левина мама, наливала всем чай в красивые цветастые чашки, которые было очень страшно брать в руки из-за боязни разбить, потому что все мальчишки знали, что это «чешский фарфор». К чашкам всегда прилагались блюдца, которые, по большому счету, им никогда не пригождались. Еще у Гуровичей к чаю всегда было печенье, такое необычное печенье, маленького размера в расписной жестяной коробке, похожей на коробку из-под монпансье, только намного больше. Такого печенья, сколько он потом не выглядывал его в магазинных витринах, Фёдор больше нигде не встречал.

У Гуровичей Фёдор первый раз увидел холодильник. У них в доме холодильник был самодельный. Зимой, все, что требовало заморозки, держали просто на холодной веранде. А весной в подвале под домом дощатый ларь набивали последним еще не растаявшим снегом, утрамбовывали его, превращали почти в лед, потом засыпали опилками и этот «холодильник» работал почти до осени. Хотя, собственно и хранить в нем особо было нечего.

И магнитофон и проигрыватель пластинок первыми тоже появились у Гуровичей.

А где-то в середине 70-х Лева пришел на вечерние посиделки в их «штабе» с кассетным магнитофонам «Весна». Кассета была одна, и, по всей видимости, уже далеко не первой молодости. Лева упер ее у старшей сестры. Что они тогда слушали, сейчас, наверное, не вспомнил бы никто. Но они прослушали ее от начала и до конца с десяток раз, если не больше. Они не были, как сейчас говорят, меломанами, им был интересен сам процесс. Потом Лева стал где-то добывать новые записи и они уже стали различать всякие ВИА, а однажды как-то даже неожиданно все загрустили под странную нерусскую песню, где в припеве все тянули «гё-ё-ё-о-л». Они даже не знали, что это был английский язык, в школах их городка тогда изучали только немецкий, они не знали такого слова «Битлз», они вообще очень многого не знали и не могли знать, потому что все это, чего они не знали, существовало где-то в другой реальности, редко соприкасавшейся с их жизнью. А потом Лева принес кассеты с Высоцким и они заболели им. Этот хриплый голос проникал, казалось, не в уши, а куда-то во внутренности. Наверное, именно про это и говорят порой — «слушать сердцем». Вот здесь они все слова уже знали наизусть и, также, как ту самую первую, могли крутить кассеты по многу-многу раз. «Вздох глубокий, руки шире, не спешите, три-четыре…» Кассета с Высоцким стала в их компании лучшим подарком, пусть даже у тебя еще и не было своего кассетного магнитофона. Эти песни не были похожи ни на что из того, что они слушали до этого, ни голосом, ни интонацией, ни формой, ни смыслом того, о чем он пел. Он «пел душой», они «слушали сердцем»…

Тот день Победы для них был особым. Всем уже исполнилось по пятнадцать, ну почти всем, Толька Белкин был июньским. И они решили первый раз встретить праздник как настоящие взрослые мужики — со спиртным. Толька опять предложил стащить у отца бутылку самогона