В свою очередь, венгерская публика интерпретирует программу нелиберального государства в другом языковом контексте: в то время как в глазах малочисленной элиты либеральных интеллигентов это понятие имеет очевидно отрицательное содержание, для сторонников Орбана и людей менее чувствительных к политическому словоупотреблению оно имеет иное значение. Благодаря долгим годам упорного труда Орбану удалось добиться того, что широкие круги общественного мнения отождествляют понятие либеральной демократии, а особенно либерализма с «двумя смутными десятилетиями», последовавшими за сменой режима, с обнищанием, коррупцией, бесплодным политическим соперничеством, с безразличием к венграм как «мировой нации», со склонными к преступности цыганам, с бессилием по отношению к живущим на пособия, паразитирующим безработным, а в непосредственном образе врага – с внешней зависимостью от Запада, мультинациональными компаниями, давящими венгерских предпринимателей, с банковским капиталом, выжимающим все соки из венгерских граждан, с чуждыми по менталитету евреями и прочими маргиналами, гомосексуалистами и педофилами. Вследствие этого, когда Орбан говорит о нелиберальном государстве и нелиберальной демократии, он тем самым внушает, что посредством нового государственного идеала желает освободить венгров от всех этих бед и в целом создает сильное государство, ставящее превыше всего интересы нации. В результате, если в венгерской коммуникационной среде политические оппоненты Орбана остановятся на языковой формуле нелиберальной демократии, то не заметят, что негативно воспринимаемое западной публикой определение с частицей «не» интерпретируется широкой венгерской публикой в положительном смысле. А между тем идеологи режима уже приступили к псевдонаивному, мошенническому переосмыслению «нелиберальной демократии» как «общностной, национальной демократии»[34].

В период с 2010 по 2014 г. отечественные оппозиционеры, вместо того чтобы встать на позиции критики режима, добровольно разоружились, увязнув в парадигме критики правительства. А теперь, бросившись склонять на все лады нелиберальность режима, они в лучшем случае наталкиваются на глухоту венгерского общества, а в худшем случае непреднамеренно служат коммуникационным целям власти. Даже и сейчас, когда Орбан уже все разжевал и стало ясно, что он программно ликвидирует институты либеральной демократии, они все еще мучительно колеблются – считать ли его власть «плохим правлением» или нелегитимным режимом. К тому же у них долгое время не было понятия о том, что представляет собой режим, который их приручил и подчинил себе. Их критика застряла в фазе «оханья» и не добралась даже до диагноза, не говоря уж о методе лечения. Для создания парадигмы критики режима необходимо разработать соответствующий данному явлению понятийный аппарат, с помощью которого можно будет проанализировать этот новый тип политического хищника. Не имея подходящего описательно-критического понятийного аппарата, остается лишь бессильно терпеть языковую агрессию нового режима, навязывающего свою самодефиницию, быть не оппозицией, а только жертвой.

Начиная с 2010 г. не произошло ничего такого, что не имело бы прообраза, заметного всем, кто проследил весь путь, пройденный партией «Фидес», в том числе деятельность ее первого правительства в 1998–2002 гг. Не изменились ни намерения, ни цель, а только условия: с возникновением парламентского большинства в две трети голосов в основном исчезли институциональные ограничения правительственной власти. Вслед за партией, где все и всё уже давно зависит от Орбана, под его власть попало и государство, и теперь он использует технику принуждения к покорности, опробованную внутри «Фидес», уже применительно ко всему обществу. За последние несколько лет венгерские граждане получили лишь то, что члены «Фидес» уже получили раньше. «Я научился тому, что, когда у тебя есть шанс уничтожить соперника, ты не задумываешься, а делаешь это», – сказал Виктор Орбан, выступая перед чрезвычайными и полномочными послами 26 июня 2007 г., как сообщалось в телеграмме, обнародованной на сайте WikiLeaks[35]. И несколько лет спустя время для этого настало.

Режим, сложившийся в Венгрии после 2010 г., является такой обладающей своеобразными чертами, ранее встречавшейся только за пределами ЕС, в постсоветских государствах, самостоятельной формой авторитарных, автократических режимов, которая едва ли может быть отнесена к какому-либо из известных до сих пор типов. Несмотря на то что некоторые особенности венгерского режима роднят его с другими формами автократии, кажущаяся знакомой эклектичная конфигурация его индивидуальных черт все же образует уникальный по своим характеристикам тип, являющийся одним из подтипов автократических режимов. Соответствующий понятийный аппарат позволяет описать не только технику концентрации власти, но и ее связь с условиями распределения собственности и доходов, а также природу властной элиты. В то же время, помимо того, что новые понятийные рамки пригодны для научного анализа современной формы автократической власти, они адекватно определяют критическую по отношению к режиму политическую позицию, а также дают возможность гражданам осмыслить в целостном языковом контексте их повседневный критический опыт, связанный с действующей властью.

Эпитет посткоммунистическое в названии типа государства указывает не просто на историческую последовательность, но и на то, что определяющая роль в возникновении этого режима принадлежит состоянию, предшествовавшему демократическому «Большому взрыву», тому, что он возник на почве коммунистической диктатуры, в качестве продукта ее разложения.

Политическое устройство коммунистической диктатуры было более последовательно демонтировано в Восточной и Центральной Европе и менее последовательно – в бывших советских республиках, за исключением прибалтийских государств. В то время как в постсоветских государствах система политических институтов либеральной демократии западного типа не сложилась во всей ее полноте и не имела исторических предпосылок, в государствах Восточной и Центральной Европы она в целом была создана, но пребывает в постоянной борьбе с ментальностью и политической культурой восточного типа.

В ходе социальной перестройки за пределами Евросоюза новая властная и экономическая элита, как правило, большей частью рекрутируется из прежней элиты партии и органов госбезопасности, а также из ее окружения. Но главное не это, а внутренняя структура, связи и способ функционирования режима, в который внедряются и люди из других сфер деятельности. Прошедшие два десятилетия отнюдь не свидетельствуют о том, что в большинстве постсоветских государств происходит линейное развитие от диктатуры ко все более чистой демократии. Если Россия представляет собой мягкий вариант посткоммунистического мафиозного государства, то некоторые бывшие советские среднеазиатские республики воплощают в себе его крайние варианты. Но и среди европейских посткоммунистических стран, не принадлежащих ни к бывшим советским республикам, ни к членам ЕС, Македония или Черногория тоже могут быть отнесены к мафиозно-государственному типу автократических режимов. То, что кажется в этих странах приостановкой, стагнацией процесса демократизации, в действительности является консолидацией посткоммунистического мафиозного государства. Не случайно, что Центр по исследованию коррупции организованной преступности (OCCRP) выбрал людьми 2014 г. Владимира Путина (Россия), Виктора Орбана (Венгрия) и Мило Джукановича (Черногория), а среди лауреатов прошлых лет есть и Ильхам Алиев (Aзербайджан)[36]. Конечно, в их случае речь идет уже не о том, что обманчиво внушает общепринятое выражение (то есть не о коррупции и связи с организованной преступностью, с организованным криминальным подпольем), а о том, что они, возглавляя собственную политическую семью, управляют мафиозным государством, организованным криминальным «надпольем». Кстати, Венгрия пришла к путинской модели от либеральной демократии, в то время как некоторые другие посткоммунистические страны, входящие в Евросоюз, пребывают в подвешенном состоянии, находясь в двухполюсном гравитационном пространстве под разнонаправленным притягательным воздействием Запада и Востока, еще не войдя в круг мафиозных государств. В их случае не хватает связанной с одним политическим актором монополии власти, которая является обязательной предпосылкой возникновения мафиозного государства. Поэтому один из прежних коррупционных лауреатов OCCRP, румынский парламент, может служить лишь примером чередования коррупционных режимов, а не мафиозного государства, какой бы массовой и распространенной ни была коррупция в Румынии.