она непременно пойдёт за нами. Но я не подумала об этом сразу, и теперь, видимо, виновата ещё и в этом!

— Ты опять за своё? Выдумаешь тоже! — возмущается Андрей, шагая навстречу дочери. Я трусливо отступаю, давая ему пройти.

— Тогда почему мои фотографии нельзя напечатать? — губки девочки дрожат, слёзы заполняют раскосые глаза и повисают на длинных-предлинных ресницах. — Ты меня стесняешься!

— Да что ж такое-то?! Ты откуда взяла этот бред? Ну-ка выбрось его из головы.

— А вот и не выброшу… — Мишель упрямо глядит на отца. А мне лишь остаётся удивляться тому, насколько она смышленая.

— Мишка, я же сто раз тебе говорил, что ты самая-самая красивая. Было дело?

— Было. Но если так, почему моё фото нельзя напечатать в журнале?

— Потому что это небезопасно. Понимаешь, не все люди хорошие, — короткий взгляд на меня. Непрозрачный такой намёк, м-да. Который, впрочем, Мишель пропускает мимо ушей. — Вдруг они тебя увидят и захотят…

— Обидеть? – трогательно шмыгает носом малышка.

— Да мало ли что им взбредёт в голову!

А ведь он прав! Народ у нас и впрямь не самый лучший. Могут и в комментариях гадостей написать, я ведь очень хорошо знаю, как это работает. Я в этом не один год варюсь. Людям только дай повод позлословить да покритиковать. А тут ещё такая благодатная почва…

— Знаешь, Мишка, папа прав, — игнорирую удивлённый взгляд Казака и тоже подхожу к девочке. — Вот скажи, у тебя, наверное, есть кумир? Звезда, которая тебе нравится?

— Есть, а это тут при чём? — хмурит брови малышка.

— При том, что для тебя эта звезда идеальная. Правда?

— Билли Айлиш?! Конечно! Ты как спросишь!

Невольно я улыбаюсь. Мишка — это просто какое-то чудо. Ловлю себя на том, что мне безумно хочется её обнять. Или погладить по фарфоровой щёчке. Но, конечно же, я ничего подобного себе не позволяю. Лишь тяну:

— Во-о-от. Но если открыть комментарии к абсолютно любой её фотографии в соцсетях, можно увидеть кучу негатива. Люди любят писать всякие гадости, ты замечала?

Мишка испытывающе на меня глядит, будто подвох выискивает. Потом тяжело вздыхает и, соглашаясь, обречённо кивает светленькой головой. Кажется, она действительно поняла, куда я клоню.

— Думаю, твой папа переживает о том, как ты справишься, если о тебе какой-нибудь человек напишет плохо. Это может причинить тебе боль, понимаешь?

Снова кивок.

— Про папу тоже много всяких гадостей писали.

— Эм… вот как?

— Угу! Когда в одном журнале напечатали, что он отобрал меня у мамочки.

Мои щёки заливает румянцем. Вот же чёрт! Как я в это вляпалась? Что сказать, чтобы не выглядеть полной дурой?

— Разве я не запретил тебе читать эти бредни?!

— А зачем они врут?! — топает ногой Мишка.

— Может быть, они не преследовали такой цели? Знаешь, бывают же недоразумения, — лепечу я. Неубедительно? Возможно! Но в своей статье я всего лишь перенесла на бумагу чужие слова! И вот теперь выходит, что меня одурачили? Или же Наталья говорила правду, которой Мишель не знает? Растерянно смотрю на Андрея. Допустить сейчас хоть на секунду, что я действительно невольно его оболгала, означает… чёрт! Да ничего хорошего не означает, чего уж. Впрочем, я же отсылала ему текст на согласование! Он мог возразить? Мог. Кто виноват, что он этого не сделал? Да и не рано ли я посыпаю голову пеплом? Ситуация такая, что попробуй теперь разберись, кто прав, кто виноват. Я кошусь на часы и трусливо перевожу тему:

— Извините, у нас осталось совсем немного времени, как я понимаю. Мы могли бы продолжить эм… экскурсию? Я хотела ещё побеседовать с кем-нибудь из родителей пациентов центра. А твои, Мишель, фото я пришлю папе. Пусть останутся у вас на память, как ты на это смотришь?

Мишель трясёт головой, выражая своё согласие.

— А можно я помогу вам брать интервью?

— Нет, Миш, у меня полно работы. К тому же ещё Галину Сергеевну нужно проведать в больнице. Узнать, как она. Собирай вещи, надо ехать.

Мишель тяжело вздыхает, но послушно плетётся к кабинету, где оставила свои вещи. Плечи опущены, голова понуро висит… Я закусываю губу, глядя ей вслед.

— Очевидно, я должен тебя поблагодарить.

— Да ладно. Не утруждайся, — невесело усмехаюсь я.

— Только не надо строить из себя жертву. Если бы ты не втянула Мишель в эту историю, из неё не пришлось бы выпутываться.

— Я не собиралась никого и никуда втягивать! Сколько раз ещё повторять? А, ладно! Забудь… Попрощайся за меня с дочкой. Надо здесь поскорей заканчивать.

Я сжимаю руки в кулаки и возвращаюсь в зал. Пара коротких интервью — и работа сделана. Это оказывается проще, чем я думала, — восстанавливать реноме Казака. Даже если бы передо мной не стояло задачи представить его в лучшем свете, ничего, кроме хвалебных од в его адрес, я бы написать не смогла. Так уж вышло, что с кем бы я ни говорила, с родителями ли детей, с персоналом ли, даже с его маленькой дочкой, которую он якобы отобрал у матери, отзывались о нём исключительно хорошо. Моя совесть чиста. Даже привирать ничего не придется.

Где-то через час сворачиваемся. Едем в офис. В этот раз я не хочу приниматься за текст вот так сразу. Даю себе время отстраниться, остыть. Ещё раз всё хорошенько обдумать.

Ближе к вечеру возвращаюсь домой. С тех пор, как из-за меня сорвалась сделка купли-продажи, атмосфера в коммуналке сильно изменилась. Меня возненавидели, кажется, все. Только Симочка с Василием Александровичем не воротят от меня носа. Кажется, они испытали облегчение от мысли, что им никуда не придется съезжать. Как если бы предстоящий переезд пугал их даже больше, чем радовали открывающиеся в связи с этим самым переездом перспективы.

Меня встречает открытая нараспашку дверь. С удивлением прохожу в коридор. Обвожу взглядом бардак в длинном коридоре. Прислонёнными к стене стоят какие-то пеналы и письменный стол, стиралка и деревяное изголовье кровати. А Армен и Никита пытаются вытащить из Дашкиной с сыном комнаты ещё и матрас.

— Что здесь происходит? — удивляюсь я.

— Ха! Вот она! Явилась… — довольная ну просто донельзя Дашка заходит следом за мной в квартиру. — Переезжаю я, вот что! Не сработал твой план. На, выкуси…

— Какой еще план? — с удивлением гляжу на