Его выбили из седла, набросив несколько арканов, и повалили на землю, в снег. Валлассар склонился над ним и приставил нож к горлу.

— Какого Саанана я должен вести тебя, лассар, к моему Повелителю? То, что ты говоришь на нашем языке, не делает тебе чести, если не наоборот.

— У меня приказ отрезать голову каждому лассару и нести ее, как трофей, моему велиару. Только такую встречу я могу тебе с ним устроить.

— У меня для него послание от Одейи дес Вийяр.

— От красноволосой шеаны-лассарки? Так она тоже вне закона, и скоро ее саму вздернут на виселице или сожгут живьем. Как и я тебя сейчас. Эй, а ну-ка соорудите нам эшафот вооон на том дереве. Давай сюда свое послание, мразь. Я сам передам своего Повелителю.

— Мне велено из рук в руки.

— Я передам вместе с твоей отрезанной кистью. Так устроит? Точно из рук в руки. Кинь мне топорик, Гестр.

— Может, отведем его к Сайяру?

— Зачем? Убьем, обыщем. Если что найдем, отдадим сами: и враг убит, и послание доставлено. Это же астран, гляди, у него перстень и цепь со звездой золотая. Чистейшее красное золото.

— Вы можете взять себе все, но меня отведите к вашему дасу, иначе, когда он узнает, что вы этого не сделали, с плеч полетят уже ваши головы.

— Вздернуть. Никаких посланий от проклятых лассаров мой дас не ждет, — раздался голос Сайяра, и воины заржали во весь голос, — Снимайте с него золото и вешайте, как непотребу. Пусть душа его никогда не найдет покоя. И закройте ему рот, чтоб поменьше болтал и не марал наш язык.

— Что здесь происходит?

На опушку въехал всадник на вороном коне, и все склонили головы, разговоры стихли. Астран впился взглядом в человека в железной маске в длинном развевающемся плаще и с непокрытой головой. То, как он держался в седле, выдавало в нем велиарскую кровь и недюжинный опыт воина.

— Лазучик. Лассарский астран пробрался в наши земли, что-то вынюхивал. Я велел вздернуть ублюдка.

— Верно велел, Сайяр. Пленных мы не берем.

Даал даже не удостоил астрана взглядом, а Алс пытался сбросить с себя веревки, но его плечи крепко затянули арканом. Он смотрел, как забрасывают веревку на ветку дерева, силясь выплюнуть кляп изо рта. Сердце бешено билось о ребра. Он замычал, и валлассарские воины опять расхохотались.

— Ты гляди, мычит от страха.

Алс не мог пошевелить связанными руками. Пытался высвободить их из веревки, чтобы достать из-за манжета маленький сверток, пока валлассары сооружают для него виселицу. Мыча от боли астран выкручивал запястье в петле. Если дернет сильнее, оно сломается.

— Последнего желания не будет. Пусть Иллин возместит тебе потом ущерб.

Давайте. Вздерните его.

Из-под маски виден лишь подбородок и сверкающие глаза. Алс все же дернул рукой, раздался хруст, и от боли потемнело перед глазами. Сверток выскользнул из онемевших пальцев. Ну вот и конец…вот и самый нелепый конец его жизни. Он не смог спасти ни сестру, ни себя. Тот, кого назвали Сайяром, подтянул лошадь Алса за узцы под ветку с петлей, а другой накинул ее Алсу на шею.

— Стоять, — вдруг раздался настолько громкий рев, что у самого Алса сердце забилось в горле.

— Да будь я проклят, но из рук этого ублюдка кровь льется в снег.

— Что это за саананщина…

В эту секунду Алса стянули с коня, и он распахнул глаза, глядя в жуткие прорези железной маски. Валласар выдернул изо рта Алса кляп.

— Отвечай, откуда это у тебя, иначе твоя смерть станет самой жуткой за всю историю объединенных королевств. Где ты взял ее волосы? Я лично вскрою тебе живот и буду кормить тебя твоими же кишками, если тронул ее хоть пальцем, мразь.

— Она моя сестра…Одейя дес Вийяр моя сводная сестра. Прямо сейчас Данат Третий выносит ей приговор на главной площади Нахадаса.

— Лжешь.

— Она велела передать, что отдает вам часть вашей одержимости. Девочка-смерть просит жизни для своего брата.

Даал сдернул с головы Алса тонкий шерстяной капюшон и светлые волосы астрана бросило ему в лицо порывом ледяного ветра.

— Она надеется только на вашу помощь…семья приговорила ее к смерти. — тихо добавил Алс, — из-за вас, дас Даал.

Алсу показалось, или монстр глухо и надрывно застонал.

— До проклятого Нахадаса двое суток пути. Жирный ублюдок успеет привести приговор в исполнение.

— Я отвезу вас кратчайшей дорогой — к утру будем там.

Секунда молчания. Ровно секунда. Затем с Алса сдернули веревку и поставили его на ноги.

— Это может быть ловушка, — зашептал своему повелителю Сайяр, — волосы ничего не значат. За шесть часов попасть в Нахадас невозможно.

— Возможно, если я отведу вас по замерзшим топям. Эту дорогу знаем только мы — астраны.

— Веди меня к ней, астран… и, если ты нас обманул, ты будешь молить о смерти, но для тебя она не наступит. Я продлю твою агонию на десятилетия. Отдайте ему коня. Мы едем в Нахадас сейчас. Трубите в горн. Собирайте войско.

Я ехала, не спеша, отпустив поводья. В лагерь возвращаться не хотелось. Обход территории вдоль кромки леса ничего не дал — ни один обоз не проезжал здесь за последние сутки. Я осталась следить за дорогой. Дозор Лассара объезжает все окрестные дороги раз в сутки. Боятся твари. Знают, что мы скоро придем. Мы ждали Рейна уже несколько дней, без него двигаться в центр было совершенно бесполезно. А он решил вначале наведаться в Нахадас. Все из-за проклятой красноволосой суки, которая приворожила его к себе неизвестно чем. Как кость в горле застряла, как заноза железная глубоко под кожей. Сейчас бы уже были в городе, так нет — он вначале к ней. Итак постоянно все замыкается на ней. Я ее ненавидела…наши родители из-за нее погибли. Кто знает, как бы все обернулось, будь в ту ночь Рейн рядом с отцом. Когда из Туарна уезжала, он все еще со мной не разговаривал. И, Саанан его раздери, я понять не могла, почему он взъелся на Лори. Он считал, что она моя любовница…но на самом деле после того единственного раза между нами больше ничего не было. А то, что она всегда была рядом со мной, говорило лишь о том, что так я могла обеспечить ее безопасность. Пока не стало совершенно невыносимым находиться рядом с ней так близко, и я не отдалилась настолько, чтобы этот соблазн не маячил у меня перед носом.

Последнее время мне было все тяжелее и тяжелее смотреть на нее, видеть призыв в прозрачно-карих глазах, то светлых, то непомерно темных. Две заводи с осенними листьями, колыхающимися на поверхности опасной бездны с коварным течением. То золотистые, то насыщенно коричневые, бархатные.

Как же это невыносимо — видеть в них боль и непонимание, отталкивать снова и снова, когда хочется сдавить до хруста и не разжимать рук никогда. Избегать и ранить циничностью, держать в рамках и подальше от себя. Смотреть на нее изо дня в день и с ума сходить от желания касаться шелковистых волос, втягивать запах бархатной кожи, жадно, исступленно целовать ее губы и пожирать рваное дыхание, слушать, как растягивает мое имя с лассарским акцентом, видеть, как смотрит на меня. Никто и никогда не смотрел именно вот так. Словно я центр ее вселенной, источник боли и счастья. И меня тянет послать к Саанану клятву, данную себе, послать туда и Рейна, и всех других, кто осудил бы нас с ней. Да, вот так устроен мир: убивать детей, насиловать женщин, вспарывать им животы и отрезать головы, жечь и сажать на кол…все это — в порядке вещей, является неотъемлемой частью нашей повседневности и даже грехом-то не является, если ты на чужую землю войной пришел. А вот любовь однополая — это уже грех смертный. Ересь, скверна и мерзота. Признак связи с Саананом и одержимости им. В Лассаре нас бы ждала смертная казнь. Но мне было плевать…я привыкла делать то, что я хочу, и чужое мнение вертела на кончике своего меча вместе с языком того, кто его пытается мне навязать.