Он крепко держал ее за руку. Он видел, что взгляд ее смягчился, и облегченно вздохнул. Как труден переход от плохого настроения к хорошему. Важно, что он наступил.

Не верь всему, что видишь!

Чудесные летние дни пролетали, как сверхзвуковые истребители на учениях. Вот со временем всегда какие-то неувязки, то оно летит стремительно, то ползет, как улитка. Уже приблизились сроки намеченного ею возвращения в Москву, но она не хотела уезжать. Мария Николаевна радовалась, что племянница не заговаривает об отъезде. Они очень сблизились за это время. Разговаривали на самые разные темы. В их взглядах было много общего. Родственные души! А главное, им было интересно вместе. Тетя питала к своей племяннице материнские чувства. И это согревало сердце девушки.

Вера часто ходила в лес. Это для нее было новым. И время, проведенное в лесу, для нее было очень важным. Сердце ее оттаивало.

Она с детства любила и понимала природу. У их семьи в Подмосковье, на берегу Клязьминского водохранилища, был дачный участок, всего шесть соток. Его получил дедушка Николай Львович в семидесятые годы после присуждения ему звания Заслуженный учитель СССР. На нем они построили небольшой, но очень уютный домик. И эти сотки полюбились всей семье. Если у кого-то выпадал свободный денек, то ехали на дачу. Часть детства Вера там и проводила с кем-нибудь из взрослых. Любимым ее занятием было ходить на берег водохранилища. Там в кустах сирени стояла скамейка из спиленных деревьев. Она любила сидеть на ней и вдыхать терпкий запах сирени, чубушника. Сколько там было прочитано книг и в какую часть мирового пространства она только не уносилась со своего маленького аэродрома под цветущими кустарниками.

«Ах, лето, зеленоглазое лето, исцели мою душу после долгой зимы. Напои меня, лето, водой родниковой и умой предрассветной росой…» К только что пришедшим к строкам Вера пыталась придумать продолжение, но ничего не получалось. Она вновь вполголоса пропела их.

– А дальше? – услышала она знакомый голос.

– Вы что, следите за мной? – проигнорировала она вопрос Павла, а это был он.

– Нет, не слежу. Думаю, нам нравятся одни и те же места, – весело ответил он. Чувствовалось, что у него хорошее настроение. И ему очень хотелось, чтобы оно передалось и ей.

Девушка промолчала.

– Вы такая молодая, чем же ваша душа изранена, что ее нужно исцелять? – Он не терял надежды поделиться своим настроем с милой Верой, как он часто ее мысленно называл.

– Гибелью родителей, – неожиданно для себя самой, не узнавая свой голос, произнесла Вера.

При воспоминании о родителях ее зеленые глаза подернулись пеленой. Она тут же пожалела о сказанном. Зачем поведала свою тайну? Зачем обнажать душу перед человеком, которого даже не знаешь? Она сомневалась в нем. Недоверчиво к нему относилась. И эти сомнения родились не на пустом месте.

А он ругал себя за то, что как-то легко, даже с юмором, он задал этот вопрос. Такого ответа он не ожидал услышать. Как гром среди ясного неба. И растерялся. Не говорил человек – значит, не хотел, значит, не заслужил он право, чтобы она доверяла свои тайны. Чего в чужую душу лезть! И сам же яростно возразил своим мыслям. Так это в чужую душу нельзя, а ее душа для него уже не чужая! Она еще закрыта для него, но точно не чужая.

– Извините. Я не знал. Вы никогда об этом не говорили, – сказал он растерянно. Он замолчал, и молчание было наполнено грустью.

– Я не люблю об этом говорить. Не люблю ненужной жалости. Это моя боль. Они погибли в автокатастрофе.

– Когда это случилось?

– Год назад.

Он с сочувствием смотрел на ее опущенную голову, на сгорбленные плечи. Ему так захотелось обнять ее, забрать ту боль, с которой ей приходилось жить, заслонить от всех несчастий, но он не решился. Он опустился на камень рядом с девушкой и посмотрел на нее сопереживающим взглядом.

– Я думал, что вы по характеру такая… – он подыскивал слова, – такая… грустная… – Он старался вложить в свои слова как можно больше тепла.

– Нет, я разная.

Они помолчали. Его глаза выражали сострадание. Да, он страдал оттого, что своим вопросом причинил ей боль. И, взглянув ему в глаза, она поняла, что для него это не праздное любопытство. И ей почему-то стало легче. Как будто он забрал часть непосильной для нее ноши.

– Просто с этого дня я запретила себе загадывать наперед. Так же, как и строить планы на далекое будущее. Рисовать можно любые картинки, но это иллюзии. Наступает новый день, и я принимаю его таким, каким он есть: грустным или веселым, дождливым или солнечным. Ведь каждый новый день – это подарок. Согласен?

– На все сто. Если за день удается сделать что-нибудь полезное, я радуюсь. Каждый день происходит что-нибудь интересное. И ничего, даже если госкомиссия не принимает построенный объект, придираясь к тому, что на девятом этаже в квартире двести сорок три в стене, за туалетом, обнаружилась трещинка с иголку. Или непогода так развезла дороги, что заказанный КамАЗ с бетоном не может подъехать к строящемуся дому. – Он явно пытался ее развеселить, и ему это удалось.

Вера улыбалась.

– Вы так живо это описали, что я возненавидела эту бессердечную комиссию.

– С комиссией мы как-нибудь разберемся, – улыбнулся он. – Но чего мне точно не хочется, так это того, чтобы вы грустили. Ведь мы счастливы, что живем на этом прекрасном белом свете. А родители всегда в нашем сердце, и после смерти тоже. Нельзя постоянно предаваться грусти. Уж они это точно не одобрили. Помимо грусти много других чувств, которые нас посещают. Правда?

– Наверное, это так.

– Эти красивые строки, которые напевали, сами сочинили? – после продолжительного молчания спросил Павел.

– Сама, но продолжение не идет.

– Вы стихи пишите?

– Стихи пишут поэты. И они боги. Всему можно научиться: музыке, пению, танцам, рисованию. А вот писать стихи не научишься, если в тебе нет этого божественного дара. Мир поэзии – это особый мир. Есть люди, которые считают, что, когда рождается поэт, на небе появляется новая звезда и гаснет, когда поэт умирает. Я в это тоже верю. Рифмовать строки – это совсем другое, это ремесло. Сейчас даже споры идут: двадцать первый век – век поэтов или век ремесленников в поэзии?

– Вы с таким пылом об этом говорите, что я грешным делом подумал, что вы завидуете дару поэтов.

– Да, завидую, но по-доброму. Рада за тех, кому муза отдала свое предпочтение. Им многое можно простить! Кстати, Карл Маркс называл поэтов певчими птицами. И Юрий Любимов считал поэтов особыми людьми.

По тропинке поднимался пожилой мужчина с небольшой корзинкой, наполненной черникой. Когда он поравнялся с ними, они встали, и Павел пожал протянутую стариком руку.

– Здравствуй, Павел.

– Здравствуйте, Егор Кузьмич.

Мужчина перевел взгляд на девушку: