что она вот-вот расплачется. Труа стало стыдно за свою грубость.

— Он тоже пытался дойти до огней? — догадался Феро.

— Да. Его звали Лехуа. Мы вместе учились, потом вместе приехали сюда на практику. Ты не знал, а нас сразу предупредили о том, что не стоит даже думать о красных огнях. Но Лехуа это только заводило, он был азартным и считал, что для него закон не писан, — Анви больше не пыталась скрыть слезы. — Мне не удалось его переубедить, и в одну из ночей Лехуа ушел из деревни и отправился к красным огням. Наутро мне сообщили, что он в тюрьме Красной Горы за разглашение государственной тайны на двадцать лет.

— Значит, сегодня ты к нему ездила?

— Нет. К заключенным по такой статье никого не пускают. Их удел — одиночная камера. Но хотя бы оставляют жизнь, в Вернийской империи разорвали бы буйволами. С утра я ездила на почту, отправляла ему посылку.

— Он тебе тоже письма пишет?

— Нет, им нельзя.

Труа обнял Анви и прижал ее заплаканное лицо к своей груди. Ему было очень стыдно и очень грустно.

— Я думала, что, если ты ничего не будешь знать о красных огнях, то и не пойдешь туда. Мне казалось, что так я смогу огородить тебя от участи своего друга. Но, видимо, они зачарованы, — девушка печально усмехнулась.

— Я больше не пойду туда. Обещаю, — твердо ответил Труа, и, обернувшись, с грустью взглянул на загадочные, манящие красные огни на горизонте. Он понимал, что их тайна останется для него неразгаданной и оттого сердце щемило болью. Но ни одна тайна не стоила его свободы. — Ты любила его, да?

— Да, — тихо ответила Анви.

— А далеко эта Красная Гора?

— На соседнем острове… В паре дней пути.

Труа вытер слезы с лица девушки и, приобняв за плечи, повел в сторону деревни.

Глава 18

Алингасан, Илегия

16 день Красного Лета, 2368 г.

— Святые братья Асхольд и Мироль, да сколько ж можно пить? — выругался капитан корабля, старый морской волк, прошедший на своей «Лишири» двенадцать морей от Сарбии до Шарака. Потерявший палец на ноге и невинность в боях при Антрене, он крайне щепетильно относился к морю и его законам, один из которых строго запрещал алкоголь на корабле. Но шаману было плевать. Все три дня пути он только пил и спал. А капитан не мог ничего ему возразить, поскольку шаман был дорогим во всех отношениях гостем.

— Если бы ты знал столько, сколько знаю я, то бы тоже пил.

— Пьянство на корабле к беде.

— Не бойся, Афельт, Ихро[36] бережет нас.

— Что это еще за нарвих[37]? — капитан сплюнул прожеванные морские водоросли за борт.

— Сам ты нарвих! — разозлился шаман. — Ихро — единственный верный бог. Только глупцы могут чествовать Богов Крови и Белого.

— Зря ты так говоришь, — вздохнул Афельт, — Белый Бог спас мой корабль от гибели в ледниках вблизи Северного Тастана. Я видел горы льда так же близко, как тебя сейчас. Если бы Белый Бог не отвел их от нас, то мы бы сейчас с тобой не разговаривали.

— Глупец! — злобно выругался шаман, одним глотком опустошил очередную бутылку и удалился вниз к себе в каюту.

В очередной раз капитан пожалел, что взял на борт шамана. Но за него давали два солнечных, и Афельт не мог отказать. Старушка «Лишири» уже требовала капитального ремонта, денег на который у старого моряка не было. Афельт любил свой старый корабль, одно из немногих парусных судов, оставшихся на плаву. Все повсеместно перешли на новые быстроходные суда на паллиановом двигателе. Старый капитан временами грустил об ушедшей допаллиановой эпохе, и в то же время понимал, что наука не стоит на месте, и корабли станут плавать только быстрее. Ему тоже пора было делать свой выбор.

На горизонте показалась черно-зеленая полоска земли. Афельт улыбнулся, но улыбка получилась печальной.

Пришвартовав корабль в порту Алингасана, капитан поспешил в трактир. Женщины и выпивка — предел мечтаний моряка, съедали все его накопления. Да и какие еще могли быть радости у человека, за всю свою жизнь почти не вступавшего на твердую землю?

Старый служака был в Илегии уже не в первый раз и знал, что лучший трактир не только во всей столице, но и на всем острове — Сааранглас, где ему всегда было зарезервировано теплое местечко.

Трактир встретил капитана большим светлым залом с множеством круглых столов, меж которых с подносами расхаживали девушки в узких майках и длинных юбках до пола.

— Вот и я! — вдыхая полной грудью терпкий сладковатый запах апельсина и шоколада, радостно произнес Афельт.

Усевшись за один из свободных столов в центре, капитан, как и всегда, заказал вилена-комускус[38]. Через пару минут ему принесли бокал со светло-оранжевой жидкостью и плавающим наверху цветком вишни.

— Изумительно!

— Не желаете компанию? — поинтересовалась официантка.

— Да, пожалуйста.

Через минуту к нему подсела черноволосая смуглокожая девушка, одна из сестер-кас[39].

— Я Эсмильхара, — представилась она.

— Афельт.

— Вы моряк?

— Капитан, — гордо произнес он.

— И откуда вы приплыли, капитан?

— О, где я только не был, — рассмеялся Афельт. — И в королевстве Глерунт, и в княжестве Дарвийском, даже в Сармании.

— Ого! — восхищенно воскликнула девушка. — И как там в Сармании?

— Холодно и птицы гадкие, обгадили мне всю палубу, но я не хочу сейчас говорить о море.

Эсмильхара вопросительно взглянула на него.

— Знаешь, однажды, когда мы были в Белгонии, мне удалось попасть на театральную постановку «Гонения Ас-си». Ты видела ее?

— Нет.

— В ней рассказывается о юноше, который очень хотел стать художником. Но семья не понимала его увлечения, и все они ополчились против него. В родном городе Ас-си стал изгоем, ему пришлось бежать в другую страну, где его никто не знал. Однако и на новом месте юноша не нашел признания. Желая прославиться, Ас-си решил нарисовать картину битвы, которая ужаснет любого, увидевшего ее. Чтобы задумка удалась, юноше нужно было писать с натуры. Но время было мирное. Тогда Ас-си объединил вокруг себя людей и захватил власть, свергнув короля. Затем он столкнул лбами два соседних народа, начал кровавую войну, а сам поставил мольберт на возвышенности и принялся рисовать. Ту битву Ас-си проиграл, но картину закончить успел. Однако она оказалась настолько пугающей, что ее тут же сожгли.

Девушка смотрела на капитана с нескрываемым изумлением. Афельт съел цветок, плававший в стакане, и сделал глоток вилена-комускус.

— Не знала, что… — начала Эсмильхара.

— Не знала,