Казанова решил, что Беллино — замаскированная женщина-сопрано. Он оказался прав, хотя поначалу обеспокоился тем, что вожделел и был влюблен в другого мужчину. Он пишет, что «не сопротивлялся желаниям, которые [Беллино] вызывал во мне», его собственная склонность и повышенный интерес к трансвестизму подтверждается случаем с венецианской куртизанкой Джульеттой Преати, спровоцировавшей Казанову примерять ее платье. Казанова с рождения любил маскарад. Он немало внимания в своих записках уделил тому, чтобы раскритиковать достижения брата Беллино, Петронио, который, видимо несколько уравновешивая ситуацию, имел театральное амплуа «premiere actrice», исполняя женские партии балетных прим. Так или иначе, Джакомо радостно принял решение поехать вместе с театральной семьей Беллино до Римини, где у Беллино был ангажемент, по дороге в Венецию.

Существует ряд доказательств, что он, возможно, описал как одну различные поездки и опыт 1744–1745 годов, либо запутавшись, либо осознанно исходя из необходимости придать логичность своему плутовскому повествованию. Но там, где он не точен с датами, он конкретен с вопросами секса, его все сильнее тревожила собственная одержимость прекрасным «мужчиной». Сесилия — младшая сестра Беллино — не была адекватной заменой. Не стала ею и греческая рабыня, которую он снова случайно повстречал на борту стоявшего на якоре судна, когда прибыл в Венецию. Казанова и рабыня дали выход своей похоти, полностью одетые и в присутствии Беллино, шокированного по понятным причинам подобным поведением аббата Казановы.

Вторая сестра Беллино, Марина, тоже обратила внимание на Казанову, но, в основном, похотливое — она принимала оплату за свои услуги и передавала деньги матери, которая (как было обычно в театре) совмещала материнскую роль с сутенерской деятельностью.

В Венеции Казанова прилагал усилия, чтобы произвести впечатление на свою новую сценическую семью, показывая им все в городе, покупая дорогие устрицы и устраивая им обеды с «белыми трюфелями, моллюсками, шампанским, перальтой и хересом», то есть с модными тогда испанскими винами. Страсть к кулинарным изыскам впоследствии станет для него характерным средством обольщения, а в повествовании описание гастрономических радостей часто будет служить обрамлением для рассказа об эротическом удовольствии в качестве весомой составляющей чувственного путешествия автора. Довольно скоро отношения между Казановой и Беллино вышли из-под контроля. Беллино не позволил Джакомо осмотреть свое тело, объяснив груди, которые первыми привлекли взгляд Казановы, тем, что «все мы, кастраты, имеем одинаковое уродство», и лишь изумленно подняв брови на заверения Джакомо, будто тот не может поверить в свою влюбленность в мужчину. Они согласились с тем, что никогда не дадут «согласие на гнусности гомосексуальных порывов», но Беллино по-прежнему отказывал Казанове в удовлетворении его любопытства. В конце концов Казанова жестоко применил силу, чтобы узнать, что же в действительности находится между ног Беллино — и «в ту же минуту обнаружил, что [Беллино] был мужчиной».

Казанова был глубоко потрясен и на короткое время лишился дара речи. Вскоре, однако, он заявил, что увиденное им в панталонах человека, которого считал женщиной, прикидывающейся кастратом, — «чудовищный клитор». В итоге все же Беллино, видя страсть Казановы, признался в том, что является на самом деле, как на то и надеялся Джакомо, женщиной. Ее пенис был фальшивым, и она надевала его, боясь разоблачения со стороны оперных блюстителей морали и Церкви. Пенис представлял собой приспособление, которое Беллино, фигурируя отныне в мемуарах как певица Тереза Ланти, носила в течение нескольких лет, чтобы никто не узнал, что она женщина. Он имел вид «длинной, мягкой кишки, в палец толщиной, белой и с очень гладкой поверхностью… и прикреплялся к центру овальным кусочком очень тонкой полупрозрачной ткани, размером пять или шесть дюймов в длину и два дюйма в ширину, который фиксировался трагакантом (резинкой) к тому месту, где можно определить пол». Нося его, «Беллино», как казалось, обретал пенис, хотя и без мошонки, в точности имитируя кастрата.

Когда Тереза доверилась ему, Казанова посчитал забавным посмотреть, как она использует свой «аппарат»: «С этим необыкновенным приспособлением, она показалась мне еще более интересной… Я сказал ей, что она поступала разумно, не позволяя мне коснуться его, потому что тогда… она заставила бы меня стать тем, кем я не являюсь». В их первую ночь, после того как утомленная девушка заснула, он лежал и смотрел на нее, и тут в голову ему пришла мысль разделить с ней свою судьбу, так как он понял, что они с ней «были практически в одинаковой ситуации».

Кто же была эта женщина, маскировавшаяся под Беллино? Казанова редко заботился укрывать под псевдонимами любовниц-актрис, их репутация и так была уже совершенно испорчена, и появление их имен на страницах мемуаров распутника не могло объясняться авторской непредусмотрительностью. Тем кастратом, которого он выводит как Терезу Ланти, могла быть Тереза Ланди, родившаяся в Болонье в 1731 году, как говорит Казанова, и чей портрет и по сей день висит в театре Ла Скала в Милане. Могла быть этим человеком и Артемезия Ланти, и Анджиола Калори, которая позже, в 1750-1760-е годы, прославилась и сделала состояние в Лондоне.

Рассказ Казановы о Терезе достаточно яркий, как и подобает истории о женщине, вынужденной одеваться мужчиной, чтобы играть на сцене женщин, но в нем более поучительны откровения автора о собственном влечении к этому любовнику-транссексуалу. Эта глава его жизни сообщает о чем-то большем, чем просто о театральном характере мира Казановы. Неоднократные упоминания об отказе от гомосексуальной связи с Беллино, как и с ее братом Петронио, указывают на внутренние противоречия, выходящие за рамки исследовательского любопытства Джакомо, — его привлекает, а также отталкивает очевидная сексуальная инаковость.

Казанова находил столь неотразимым в Терезе, по-видимому, элемент актерской игры в их отношениях и, в частности, в занятиях с ней сексом, он пишет о важности для него исполнить роль любовника («удовольствие, которое я дарил, составляло четыре пятых от моего собственного»), а также о потребности находить способы выражения страсти, «разыгрывая» любовь к Терезе для «освежения уверенности… в нашем счастье». Несомненно, у них было много общего в плане окружения, семьи, амбиций и опасных перспектив. Но если Тереза Ланти действительно была «почти такой же», как Джакомо Казанова, и при этом одной из немногих женщин, заставивших его всерьез задуматься о браке, то в их влечении друг к другу вряд ли можно игнорировать то, что на современном языке определяется как трансвеститская или транссексуальная составляющая.

Их первый секс и ее драматичное обнажение своей души и поддельного пениса — безусловно, уникальные в истории романтической литературы — произвели сильное впечатление на Казанову. Он не только хотел отказаться ради Терезы от карьеры в церкви, но и честно рассказал о своем положении, перспективах, финансовых делах и характере. Единственной и самой большой его заслугой, в почти двадцать лет. было то, что он «сам себе хозяин, ни от кого не зависит, и не боится своих неудач». «В моей природе склонность к экстравагантности. Такой уж я человек». Это было небезосновательное заключение, и Терезу покорила его правдивость не меньше, чем настойчивость и страсть. В одной из неопубликованных им рукописей, найденных после смерти Казановы, он так писал о Терезе и о феномене castrati: «Ни мужчины, ни женщины не могли избежать любви [к Терезе] и не было ничего более естественного, чем это, ибо среди женщин он казался самым красивым мужчиной, а среди мужчин — самой прекрасной женщиной, даже в мужской одежде».