Благодаря Константинополю, Казанова многое узнал о себе. Он обнаружил, что его амбиции не берут верх над привязанностями к вере и культуре Европы; увидел, что может и за границей, не изменяя себе, вызывать расположение зрелых мужчин и философов, как делал это в Италии. Он понял, что его сексуальный аппетит, будучи на своем пике, не ведает границ ни места, ни совести, ни, по-видимому, пола. Если, как иногда предполагают, он выдумал константинопольский эпизод, по-прежнему очевидно, что перед Джакомо стоял вопрос об определении отношения к Церкви, пределов своей жадности (он отрекся от брака по расчету) и к своему первому, по всей видимости, опыту пассивного и активного анального секса, которому у себя в мемуарах он отвел не больше места, чем жасминному кальяну с филигранью из Константинополя. Что же касается двуличия Исмаила-соблазнителя, Казанова просто заключает: «Мы не знали, что сказать друг другу, поэтому просто посмеялись». И это очень в духе Джакомо, который опять остался верен себе.

Он покидал Константинополь, обогатив свой жизненный опыт и увозя немалый багаж. Хотя Джакомо и отклонил заманчивые предложения Юсуфа Али «высокой должности в Османской империи» и руки его дочери Зельми, турок сказал, что впечатлен познаниями и аргументацией Казановы и был бы рад иметь его зятем, а затем отдал Джакомо ряд товаров для продажи на Корфу или в Венеции. Случай с Исмаилом был лишь одним из нескольких приключений в Константинополе, о которых Джакомо не рассказывал Бонневалю или Венье, по возвращении в венецианское посольство. Письмо, которое Исмаил передал ему для кардинала Аквавивы, Казанова вскоре потерял, а подаренный обожателем бочонок турецкого меда — продал.

Описание краткого пребывания на Корфу по дороге в Турцию и обратно часто теперь упоминают как свидетельство чрезвычайной правдивости всего, что он написал в Константинополе. Джакомо прибыл на Корфу с сундуком товаров от Юсуфа Али и Исмаила, явившимся, по словам Казановы, всего лишь умеренной платой за удовольствие разделить с ним компанию, хотя современные циники могут увидеть здесь плату за сексуальные услуги. В числе подарков были вино, табак, жасминовый кальян и кофе мокко, стоившие на Корфу сотни цехинов и доставшиеся военным морякам острова и их избалованным куртизанкам. К тому же на Корфу Казанова прибыл в младшем военном звании венецианской армии, которое купил в Венеции. С учетом его впечатляющей эрудиции и рекомендации от Дольфина, ему предложили службу в качестве адъютанта у Джакомо да Ривы, командующего базировавшихся на Корфу галеасов (галер). А это, в свою очередь, привело его в постель синьоры Фоскарини, любовницы да Ривы.

Связь с Фоскарини была неудачной, разочаровывающей и унизительной, ранним для него уроком роли чичисбея — любовника, которого знатная замужняя женщина заводила с разрешения мужа, своего рода проявления венецианской галантности, чреватой крушением романтизма. В любом случае, для Казановы это стало очередным испытанием, а разочарование от связи с содержанкой вышестоящего офицера в итоге закончилось тем, что Джакомо заплатил за любовь одной из портовых шлюх и снова подцепил гонорею.

Таким был человек, который принял решение вернуться в Венецию. Его корабль бросил якорь вблизи Арсенала 14 октября, и, после прохождения бортового карантина, он ступил на землю родного города 25 ноября 1745 года. Он был сломлен, исхудал и полон сомнений. Однако, во многих отношениях, он начал взрослеть.

Я чувствовал стыд, унижение, зарабатывая каждый день гроши под звуки флейты из оркестра театра «Сан-Самуэле»… Я позволил моим амбициям уснуть.

Джакомо Казанова (1745)

Как только Казанова сошел на берег, он отправился к синьоре Орио — узнать новости о друзьях и повидаться со своими «маленькими женами». Он многое пропустил, пока был в отлучке. Вдова Орио повторно вышла замуж, Нанетта тоже вступила в брак и стала графиней, а ее сестра, Марта, к этому времени ушла в монастырь на Мурано. Казанова больше никогда уже не увидел Марту. Франческо, его брату, теперь было восемнадцать лет, он учился рисовать батальные сцены в крепости Сант-Андреа, где когда-то держали в заточении Джакомо. Молодые мужчины в первый раз практически подружились — Казанова потрудился посетить форт и попросил Франческо вернуться в Венецию.

Но появление Казановы в городе не было ни счастливым, ни комфортным. Он осознает, что, в свои двадцать лет, считается дилетантом и не подающим особых надежд человеком. Задуманные им схемы красивой карьеры в церкви или в армии разбились о скалы чрезмерного тщеславия и мелких скандалов, и знакомые и бывшие приятели в окрестностях «Сан-Самуэле» в открытую смеялись над ним. Он снял вместе со своим братом дешевую комнатку в другом тихом театральном районе, на Калле-дел-Карбон и оказался далеко от центра Венеции, да еще и без гроша. Это могло быть симптомом самоуничижительной, отчасти юношеской депрессии или же проявлением еще одной особенности Джакомо — пав низко, он стремился сам еще более ухудшить плохую ситуацию.

Он попросился в театр к Гримани скрипачом. В оркестре было вакантное место, а Казанова умел играть на скрипке с тех пор, как научился этому в Падуе у доктора Гоцци. Работа эта почтения ни у кого не вызывала и к тому же была довольно публичной, но Джакомо сам ее выбрал и из-за нее же пребывал в страданиях. Он играл в маленьком оркестре, в его тесной яме, в двух музыкальных комедиях из всего репертуара; как недавно установлено, это были постановки «Олимпиады» на музыку Фиорелли и «Orazio Curiazio» на музыку Бертони. Он избегал бывших друзей и прятался, насколько мог, избегая «светского общества», много пил и проводил время в плохой компании. Одно из самых ранних упоминаний о Казанове в архивах венецианской инквизиции фиксирует его позор: «После низложения из сана священника, Казанова играл на скрипке в театре “Сан-Самуэле” у Гримани. Этот Казанова, по мнению многих людей, с которыми он сталкивался во время своих путешествий, не имеет уважения к религии».

В профессиональном театре есть свое братство, свои правила и плохие привычки. Оркестровая яма любого театра традиционно отдыхает в кабаке, и Казанова присоединился к коллегам. Молодые музыканты напивались в круглосуточных заведениях magazzini вблизи театра на площадях Сан-Стефано и Сант Анджело и, вдохновленные мальвазией, дружелюбные и никому ненужные, болтались пьяными вокруг Пьяццы Сан-Марко. Они отвязывали стоявшие на приколе гондолы, будили священников и просили их о последнем причастии для здоровых людей, посылали повивальных бабок к старым девам и девственницам. Они отрезали у колоколов шнуры, звонили в пожарные колокола и даже осквернили военный мемориал посередине кампо Сант-Анджело. Казанова записывает все проделки, не извиняясь и не оправдываясь. Он был потерянным молодым человеком.

Тем не менее один инцидент с оркестром, имевший место во время карнавала 1746 года, поставил Казанову в венецианском обществе и в жизни на совершенно другие позиции. К счастью для него, в одну из ночей им разрешили играть на другом берегу Большого канала и на короткое время освободили от обязанностей в театре «Сан-Самуэле». Музыканты вошли в «один из нескольких оркестров для балов… дававшихся в течение трех дней в палаццо Соранцо в Сан-Поло» по случаю свадьбы синьора. Если Казанова не оказался бы там, то никогда бы не встретился с Брагадином.